Река Царевич

Река Царевич


Август 1943 года

7 августа 1943 года

-01- Прорыв немецкой обороны на реке Царевич имел для нас особое значение. Впервые мы своими глазами увидели, что в войне с немцами произошел коренной перелом. Наша артиллерия нанесла по немцам мощнейший удар.
Столько лет мы воевали одними винтовками, несли огромные потери в людях, немец не жалея снарядов разносил наши позиции и сметал с лица земли наши наступающие роты. Каждый раз мы попадали под огонь его артиллерии, а он остервенело, мешал все живое с землей.
После стольких лет тяжелейшей войны, мы впервые увидели, как над немецкой обороной стало медленно подниматься к небу огромное черное облако дыма, пыли и земли.
На наших лицах вероятно можно было увидеть удивление, волнение и радость от всей души. У нас менялось выражение лица, потому что менялся характер войны. Теперь огневой смерч висел и клокотал над немцами.
По выражению лица немецкого пленного можно было точно сказать, как у них идут дела.
В начале войны пленные попадались с нахальными рожами. Встречались даже наглые и злобные лица. Зимой сорок первого, когда мы захлебывались кровью и отгоняли немцев от Москвы, у них на физиономиях появилась растерянность и недоумение.
В сорок втором, летом, они дали нам пинка из-под Белого, и на физиомордии у них появилось спокойствие, уверенность и твердость духа.
Весной сорок третьего, когда мы их отогнали от Ржева, на лицах у солдат фюрера отпечаталась тень сомнений, глубоких раздумий, внутренней борьбы и испуга.
И вот теперь в августе сорок третьего года лица у немцев осунулись, вытянулись, исказились от страха. У взятых в плен, появилась угодливая и слащавая улыбка.
Зря не фотографировали пленных немцев по годам. |Всю пленку испортили на наших полковников и генералов.| 00 Разложить бы эти фотографии по годам, можно точно установить и представить картину кровавых событий.
С тех пор прошло много времени. Некоторые моменты и эпизоды стали меркнуть. Но стоит иногда пошевелить мозгами, поворошить в голове, как сразу перед глазами встают фотографии и целые застывшие и подвижные картины. Разве забудешь войну!
На войне у окопника зрительная память работает исключительно сильно. Звуки войны, те всегда на один мотив! Взрывы и гул, удары снарядов и посвист пуль. Имена людей из памяти улетучились. Сегодня он рядом, а -02- завтра его нет.
— Эй, друг! Не помнишь, какая у него была фамилия? |Зрительной памяти у солдата хватит на всю жизнь. В ней как на фотографиях всё зафиксировано. Всех имён солдат не вспомнишь. Грохот и скрежет металла и сейчас перед глазами стоит.|
Не всем было дано увидеть войну глазами во всю ширь. Солдаты сидели, стиснув зубы, под обстрелами на передовой и гибли. А тыловые прятались в темноте блиндажей, прислушиваясь к отдаленному гулу немецкой артиллерии. |Они и тогда считали себя участниками войны и фронтовиками. Как-то наш командир дивизии воскликнул:
— Я сражался с немцами под Духовщиной! А, честно говоря, он её никогда и не видел, войну то. Сражались другие! Он думал, куда и как пустить солдат на укрепления противника.|
Когда-то мы корчились под ураганным огнем немецких батарей. И у нас от грохота лезли глаза на лоб. Теперь немцы на своей шкуре испытали войну во всей своей красе и блеске.
Что нужно русскому солдату? Харчей досыта! Снарядов побольше и стволов десятка два на километр. Вот когда он вылезет из своих окопов и будет смотреть в сторону немца разинув варежку.
Пока немцы придут в себя, славяне будут уже в немецкой траншее. Немец хочет подняться, а ноги его не слушаются. Нет сил, оторвать от земли обмякшее тело. Пальцем шевельнуть нет сил. Пока немец сообразит поднять руки вверх, его за шиворот вытащат из окопа и поставят на ноги.
Представьте себе, если человека с третьего этажа сбросить плашмя на рыхлую землю. Он не разобьется насмерть. Он останется жить. Но при этом он получит такой страшный удар, что некоторое время будет лежать неподвижно. Сидя в открытом окопе солдат, получает удары гораздо сильней. И не один, а сотни вперемежку. Тяжелые фугасные рвутся рядом, поднимая в воздух тонны земли. Представляете, какую силу ударов воспринимает тело солдата. Тяжелый снаряд вгрызаясь в землю рвется с огромной силой в какой-то миг. Рушатся блиндажи, окопы и солдатские укрытия. Ударная волна пронизывает все на своем пути. Разбивает в кровь лицо, сдавливает грудь, парализует дыхание. Самое безобидное, когда у тебя сочится кровь через сжатые губы.
Над немецкими окопами стояла темная мгла. Мы вылезли из наших укрытий, стояли на поверхности и посматривали вперед.
Когда после первого массированного удара наша артиллерия сделала короткий перерыв, наступила, как взрыв, тишина. Глазами видишь, что кругом ни всплеска огня, ни всполоха земли, а в ушах продолжает реветь. Звуки взрывов идут не со стороны немцев, не от земли. Они вырываются изнутри из твоей мозговой коробки.
В наступившей тишине отдельные немцы пытаются бежать. Я ухмыляюсь -03- посматривая в бинокль. Все они не сделав, и двух десятков шагов попадут снова под обстрел и распрощаются с жизнью.
Дело в том, что если такой мощи огонь на короткое время стихает, то опытный окопник никогда не покинет своего укрытия, не побежит даже будучи легко ранеными. Опытный солдат пехотинец знает, что арт-огонь через минуту, другую взревет с новой силой. Перерыв в обстреле дают, чтобы слабонервные вылезли наружу из своих укрытий. А те, что похитрей лежат в окопах и блиндажах прижав головы и животы и не шевелятся.
Два, три робких выстрела прозвучали с той стороны. Нашлись же такие! Как будто из всей немецкой дивизии три покойника встали на ноги и в честь себя произвели салют. У них нервы не выдержали. Вот они и пальнули в нашу сторону.
Три коротких выстрела прозвучали как сигнал к началу нового массированного обстрела. Наша артиллерия снова рванула.
Вы наверно подумали, что в обороне немцев все кругом полыхало огнем и горело. Языками огня лизало кусты и стволы деревьев, были объяты пламенем бугры и накаты блиндажей и черным дымом коптили воронки после разрывов. Ничего подобного на войне не бывает. Потому, что кусты и деревья от разрыва снарядов не горят, если их предварительно не полить керосином или бензином. Это во время съемок для эффекта по незнанию дела поливают землю и кусты горючей жидкостью.
Я сам не раз бывал под такими обстрелами и знаю, что стоит жизнь солдатская не по кино, а на самом деле.
Когда-то мы тоже дергались сидя в окопах под ударами немецкой артиллерии. Теперь немцы испытали на себе наши страдания, ужасы и муки. Теперь ураган огня ревел над немецкими позициями.
Огромная серая туча расползлась и поползла по земле. Пауза оборвалась. Зловещая туча вздрогнула, загрохотала и ожила. Брызги огня взрывов распластались над землей, и с глухим стоном и скрежетом зашаталась земля, заходили окопы, запрыгали бревна накатов над блиндажами и землянками.
—Товарищ гвардии капитан! Если так и дальше пойдет, они нам ни одного живого фрица не оставят! Что они рехнулись? Смешают все с землей! Трофей не останется! Дорвались до снарядов! Стволы пожгут у орудий!
Но вот ударили реактивные установки. Их скрежет возвестил начало наступления. Огненные языки пламени проскребли воздух у нас над головами. Солдаты оживились, ожидая сигнала к началу атаки.
Мы с Рязанцевым стояли на бруствере солдатской землянки. Задребезжал телефон. Телефонист поспешно протянул мне из окопа трубку.
-04- — Почему без время вылезли наверх? ... мать! — услышал я в трубке зычный голос командира полка. Рев и скрежет реактивных снарядов заглушил его последние слова.
— Сигнала к атаке я ещё не давал!
— Жду сигнал, стою на месте и веду наблюдение! — крикнул я в ответ.
Бросив трубку телефонисту, спросил:
— Ты что ль ему доложил?
Я забрался на насыпь повыше, приложил бинокль и посмотрел, что творилось впереди. Но из-за дыма, летящей земли и пыли ничего не было видно. Стоя на насыпи, мы не кланялись, как это было прежде. На душе было легко и спокойно.
Сейчас, через несколько секунд, с КП командира полка взлетит в воздух красная ракета. Это сигнал нам и пехоте идти вперед. Красная ракета взмахнет над кустами в воздух, мы дернемся вперед и пойдем на немецкую траншею.
Перед концом обстрела разрывы снарядов следуют особенно плотно. Перед атакой пехоты, темп огня усиливается и ревет.
Немцы сидевшие в окопах и траншее не предполагали, что на них обрушится такая мощь огня. Под такими обстрелами человек теряет чувство времени и пространства. Можно представить себе, как немцы оцепенели от страха, ужаса и ударов. Что можно чувствовать и о чем можно думать, когда вокруг тебя взревела земля? Когда небо померкло, и траншея встала на дыбы. Страшная внутренняя борьба давит и душит человека. С каждой новой секундой он приближается реально к своей смерти. Совсем еще не жил, а смерть уже выхватила его и костлявыми руками сжала в объятиях, так что ни вздохнуть, ни бзднуть, ни пёрнуть! Как в этом случае выражаются солдаты.
Солдат понимает, что ничего не поможет. Что он сам ничего не может изменить. Под таким обстрелом остается только ждать и молиться. Каждый из них мысленно прощается с живыми.
Я видел, как наши солдаты под бешеным огнем доставали из-за пазухи крестики и карманные иконки, шевелили беззвучно губами. Шептали молитвы. А что делать верующему солдату, если он не верит в себя. Мальчишки, не веровавшие в бога, обращались к своим матерям. Мама спаси! — шептали они. Солдаты постарше закоренелые безбожники обращались мысленно к своим родным и близким, а иной матерщинник ради облегчения души слал в пространство проклятия и укреплял свою веру трехэтажным матом. Человек чувствительный находил утешение в слезах. Каждый по-своему готовился к смерти и прощался с жизнью. Страшна не сама смерть! Странно ожидание ее!
Немцы народ набожный и суеверный. У них, там, в Германии разные католики, протестанты, баптисты, евангелисты и прочие Христовы и божьи.
-05- Теперь у немцев ходила земля под ногами. Теперь у них душа расставалась с телом. Под таким огнем молись, не молись, на лбу выступит холодный могильный пот и от страха на всю жизнь перекосит физиономию.
Не многие остались в живых с подергиванием головой и судорожной дрожью в коленках. Были и такие, к которым нельзя было приблизиться и за версту. У них от страха и спертого дыхания, обнаружилось расстройство кишечника. Да, да! Не улыбайтесь! Не делайте кислое выражение лица, не складывайте презрительно и плотно губы, если вам за обедом вспомнился вдруг этот случай. Не думайте, что если процедить сквозь зубы:
— Фу ты! — то этого не было на войне. На войне всякое и не такое случалось.
Посиди в окопе, когда у тебя из-под ног уходит земля, когда от ударов у тебя спёрло дыхание, когда ты прощаешься с жизнью, когда ты узнаешь, что людей с железной волей под таким огнем не бывает. Это дешёвая показуха тыловиков, рассчитанная на простачков, пока их жареный петух в задницу не клюнул.
Часто бывало, когда самый безвольный солдат ведет себя под обстрелом внешне спокойно. Но это только внешне. В душе у человека идет борьба. Чувство долга и страх играют в картишки. Кто кого переиграет? Солдат может в этот момент отмочить шуточку, выкинуть фортель, а у друга в это время глаза от страха лезут на лоб. Потом этот же отчаянный храбрец от одиночного выстрела из винтовки приседает. Вот и пойми его, когда он боится, когда ему море по колен.
По частоте и силе взрывов, по ползущему облаку над позициями немцев было видно, что земля охвачена последней судорогой и агонией.
Грохот и гул снарядов не похож на бархатные раскаты грома во время грозы. Здесь особый зловещий отзвук.
Мы стояли на насыпи землянки и смотрели, как в последних муках корчились немцы.
И вот в небе повис условный сигнал красной ракеты. Мы шагнули вперед и в развалку размашистым шагам пошли на немецкие траншеи. Нетронутая снарядами трава в нейтральной полосе путается под ногами. Мы пересекли её и приближаемся к позициям немцев. Со стороны немцев ни единого выстрела. Артиллерийская стрельба — как мелодия! Такую мелодию с нашей стороны немцы раньше никогда не слыхали. Работала артиллерия резерва Главного командования. Полсотни стволов на километр фронта.
Мы шли по заболоченной равнине, поросшей мелким кустарником и кочками. Сухой земли было достаточно, чтобы не лезть в воду. Мы с каждым шагом приближались к немецкой траншее.
Нам бы радоваться, что немцы раздавлены. А мы идем и вспоминаем -06- свои атаки прошлых лет, бесчисленные потери и кошмары, когда мы под огнем немецкой артиллерии приближались к последнему своему рубежу. У нас не укладывалось в голове, как мы могли без артподготовки наступать с одними винтовками. Теперь эти кошмары позади. Теперь можно воевать. Под такой грохот ноги сами идут, выбирая, где посуше.
А если вспомнить прошлое! За каждый вершок земли мы платили сотнями жизней наших солдат.
Не торопясь и поглядывая по сторонам, мы приближались к немецким траншеям. Теперь мы не кланялись нашей матушке земле, не дрожали под пулями и ревом немецких снарядов. Мы знали по собственному опыту, что немцы сидят прижатые к земле. Они подавлены и полуживы! Они охотно поднимут руки, чтобы избавиться от смерти и остаться жить. Жизнь у них теперь самый высокий смысл! Таковы законы войны! Они не побегут, чтобы снова попасть под огонь артиллерии. Они знают, что их списали и считают мертвыми. За семьи бояться нечего. Теперь одна возможность — остаться живым на земле. Страх перед смертью — мучительный страх!
Теперь мы своими глазами увидели, что нас поддерживает артиллерия. До сих пор нам только это обещали. Мы за долгие годы войны привыкли к пустой болтовне и обману.
Когда разговор заходил о наступлении и командир полка усиленно напирал на поддержку авиации и артиллерии, то мы заранее знали, что это он нам пудрит мозги. Мы спокойно смотрели ему в глаза и открыто улыбались. Видя, что мы не верим ни единому слову, он свирепел, бледнел в лице, клялся и божился, что уж на этот раз обязательно все будет, как он говорит. Но мы в ответ смеялись ему в лицо. Он усилием воли напускал на себя решительность. И металлическим голосом обрывал наш смех. Здесь я говорю о прошлых годах войны.
— Приказываю деревню взять! — кричал он, сорвавшись на тонкий голос.
— К исходу дня доложить! И прекратить смехоечки!
Мы пожимали плечами, в ответ ничего не говорили и расходились по ротам.
— Пора научиться в стрелковом строю воевать! — кричал он нам вдогонку. Вот после этого нам становилась ясно.
Мы понимали, что там наверху, откуда сыпались приказы на наступление, прекрасно знали, что солдат на деревню бросят с голами руками. Что артиллерии в полку нет, что никакой бомбежки с воздуха не будет. Как-то нужно было поднять у нас дух. Бывало, перед атакой для большей видимости по деревне бросят пару снарядов наугад. И это! Называли артподготовкой.
-07- Выражать свое несогласие словами командиры рот не имели права. Нам тут же прилепили бы ярлык изменника Родины или агента немецкой разведки. Вот собственно, почему между нами и полковыми шла постоянная и молчаливая борьба. Такова была действительность. Мы должны были безропотно выполнять свое дело. Командир полка и комбат потом из тебя душу вытрясут, если ты после этих двух выстрелов не поднял своих солдат в атаку. А на счет авиации тоже было. Однажды где-то сзади по макушкам пострекотал наш самолет. Проурчал по макушкам кустов, сделал круг и убрался на аэродром восвояси.
— Ты слышал рев нашей авиации? — закричит в трубку комбат или командир полка.
— На тебя столько снарядов истратили и сожгли бочку бензина, а ты все лежишь? Он видите ли под огнем не может поднять головы!
— Для того и война, чтобы немцы стреляли! Отдам под суд! Если к вечеру деревня не будет взята! Поднимай солдат! Разговор окончен! Мне телефонист по телефону доложит, встал ты или лежишь!
Вот так мы воевали до августа сорок третьего. Теперь мы шли и смотрели, как рушились и летели бревна немецких накатов. Если и дальше так пойдет, то от солдат фюрера останутся только каски и лоскуты шинелей.
Мы идем вместе с нашей пехотой. Слышу говор солдат и отдельные фразы.
— Что же наши делают? Совсем остервенели! Пер-пашут там все с землей! Сам понимай, нам нечего будет делать!
Артподготовка внезапно оборвалась. Кругом все оцепенело. Как будто перевернулась другой стороной земля.
Уцелевших немцев страх удерживает на месте. Когда мы подошли к окопам, солдаты фюрера копошились в земле. Их в траншее осталось немного — десятка полтора. Там трое. Здесь четверо. В землянках с десяток.
— Морген фрю! — крикнул я, подходя к землянке.
— Гитлер капут! — залопотали немцы и подняли руки вверх.
Увидев, что мы не стреляем, они оживились и стали карабкаться вверх. Теперь немцы хотели одного — остаться в живых. На них было жалко смотреть.
Я взглянул на разведчиков и посмотрел на солдат пехоты, подбежавших к землянке. И сказал громко, чтобы все слышали: — К немцам не подходить! Никого не трогать! Для солдат пехоты, это был приказ в бою. И если солдат стрелок попал во время атаки вместе с разведчиками в одну компанию, то делай, как приказано и с разведчиками не шути.
Сделай не так — они тебя потом из могилы достанут.
-08- Пока мы разбирались с немцами в передней траншее, немцы в тылу поставили дальнобойную пушку и стали из глубины одиночные снаряды пускать. Снаряды летели издалека. Выстрелов пушки не было слышно.
Мы собрали пленных и отправились в расположение полка. Немцы стояли кучкой около землянки командира полка. Я спустился вниз доложить обстановку. Когда я вышел из землянки наверх, рядом стоящие реактивные установки "Катюши" дали залп по немецким тылам. Установки стояли рядом, метрах в двадцати от нас. Страшный скрежет, разрывая душу, заревел поверх земли. Немцы мгновенно упали и ползали на животах по земле, не зная куда деться и где укрыться от этого скрежета. Я и разведчики остались стоять на ногах. Но невольно пригнулись. Казалось, что тело разрывает стальными крюками, что кости разваливаются и с них сползают мягкие ткани. Невыносимо было терпеть.
Реактивщики, когда запускают снаряды со своих установок, залезают под землю, прячутся в блиндажи или растягивают провод запуска подальше и лежатся на землю. Мы же остались стоять перед немцами. Неудобно вместе с ними валяться на землю нам, разведчикам. Я до сих пор не могу забыть этот пронизывающий все жилы и кости скрежет.
Командир полка нам велел идти вперед. Мы должны были с вечера где-то готовить разведку. Передав немцев охране полка, мы вернулись назад. По дороге, когда мы шли снова к немецкой траншее, немецкая пушка пускала снаряды на всем нашем пути. Пехота ушла вперед. Мы её не догнали.
За передней немецкой траншеей располагалось сухое болото, поросшее кустами и небольшими деревьями. Когда мы шли вперед, немцы наше передвижение не видели. Но на всем нашем пути периодически рвались одиночные снаряды.
В душе неприятно, когда ожидаешь разрыва очередного снаряда. Взрывы не частые, но нервы напряжены. Чорошо, если снаряд перелетит тебя и рванет где сзади. Все осколки при взрыве у снаряда идут вперед. Если сказать по совести — подмывает кишки, когда его ждешь перед собой, метрах в пяти. К передней немецкой траншее мы двигаемся гуськом друг за другом. Идем змейкой. И она извивается. Кое-где сквозь землю проглядывает хлюпкое болото. Место относительно высокое. Где-то здесь начинаются истоки Днепра. Высота над уровнем моря приличная. А под ногами то и дело хлюпает жижа и вода.
Вначале мы долго петляли, выбирая посуше дорогу. Раскатистые удары одиночных снарядов через каждые две минуты ложились на нашем пути.
Кустарник кончился. Дальше была сухая и открытая равнина. За кустами мы неожиданно наткнулись на немецкие артиллерийские позиции. -09- Несколько расчищенных и утрамбованных площадок и глубоких блиндажей располагались на возвышении.
Вначале, мы решили, что немцы успели увезти от сюда свои орудия. Но следов поспешного бегства на позициях и вокруг мы не обнаружили. Вокруг ни обычного мусора, ни стреляных гильз, ни воронок от наших снарядов. Рядом, с артпозициями — площадками, два блиндажа в четыре наката, с дощатыми полами, с двухэтажными нарами из струганных досок. Дверь нараспашку. Спускайся по деревянным ступенькам и заходи.
Спускаюсь в блиндаж, принюхиваюсь — специфического немецкого свежего запаха нет. В любом месте, где жили немцы, можно по запаху определить, когда его покинули немцы. Запах не зрение. Немец ушел, а запах остался.
Помню в одной деревне, когда я еще был командиром роты, зашли мы в избу напиться.
— Бабка! Дай водицы попить! — обратился я к старушке шустрого вида.
— Испей сынок! Испей! Чай воды не жалко! — и она, зачерпнув из ведра, поднесла мне железный черпак. Черпак в виде кастрюли с железной длинной ручкой. Пью глотками воду и смотрю на старуху.
— Скажи-ка бабка, давно от тебя немцы ушли!
— Что ты сынок! Что ты родимый! Они у меня не жили. Это соседи набрехали тебе.
— Я к тебе бабка, к первой зашел! — передал черпак солдату и еще раз повел ноздрей.
— Зачем же ты врешь, старая! Полы у тебя начисто выскоблены. Помыты, засланы половиками. Немецкие солдаты ходят с грязными ногами. Половики и чистые полы им вроде и не к чему. Жили у тебя, старая карга, немецкие офицеры! Брились каждый день. Эрзац одеколоном брызгались! А ушли они от тебя сегодня утром.
Теперь ты скажешь мне как долго они у тебя стояли?
— Ох, виновата я! Ту, шешка рогатый попутал! Целый месяц стояли! Сегодня утром ушли! Прости ты меня сынок, батюшка!
— Никакой я тебе не сынок и не батюшка! По законам военного времени расстрелять тебя, старая карга, полагается за обман своих же русских солдат. Они жизни своей не жалеют. А у тебя видно душа к немцам лежит.
Старуха запричитала, сморщилась, сделала жалостливую физиономию, заморгала глазами и, крестясь, забила поклоны в сторону иконы.
Пока я спрашивал старуху и выяснял, сколько немцев и в какую сторону они пошли, солдаты по очереди напились и направились к выходу. Молодой паренек, солдат пивший последним, бросил железный черпак в ведро. Черпак с лязгом ударился в ведро. -10- Удар получился резкий, громкий и неожиданный, как выстрел из винтовки. Старуха громко вскрикнула и упала ниц под дружный хохот выходящих из избы солдат.
Но вернемся к немецким блиндажам, которые мы осматривали. Первая мысль — не заминированы ли они? Осмотрев пол и стены, нары, скамью вдоль стены и стол, мы не нашли ничего подозрительного. Все было покрыто тонким слоем пыли. Все было покрыто тонким слоем старой пыли и нового землистого налета после нашей артподготовки. К блиндажам не была подведена проводная связь, как обычно она остается на недавно брошенных позициях. Впопыхах немцы не могли смотать провода и забрать аппараты. При поспешном отступлении немцы бросают все. Специфический запах их присутствия был не резкий. Очевидно, позиции были оставлены давно или были резервными. Строительством артиллерийских позиций и блиндажей у них занимались специальные инженерные части. Это у нас пришел куда — хочешь, зарывайся в землю, хочешь, лежи на брюхе.
Я вышел на поверхность, где меня ждали разведчики. Рязанцев с группой ушел вперед догонять пехоту. Со мной был ординарец и трое солдат. Одного из солдат я послал в штаб полка доложить, что для них есть подходящее укрытие. В мои обязанности не входило искать блиндажи для командира полка. Я просто наткнулся на них случайно и решил, что лучше занять их для штаба, чем отдавать артиллеристам и прочий братии, которая сидела у нас за спиной. Не знаю, оценил командир полка мою услугу, но вскоре он со всей свитой прибыл сюда.
Командир полка спустился в блиндаж, ему подали карту. Он расстелил ее на столе, уселся на лавку и задумался. В блиндаже и в проходе толкался разный народ. Одни куда-то бежали, а другие наоборот приходили и тут же прятались под накаты. Дело в том, что немец продолжал в нашу сторону пускать шальные снаряды.
Через некоторое время командный пункт оброс телефонными проводами. Провода уходили в разные стороны. Блиндаж постепенно наполнялся народом. Здесь офицер связи из дивизии, политработники полка, артиллеристы.
Телефонисты, ощупывая провода, кричали в телефонные трубки. А те, кому нужно было только быть на глазах у командира полка, стояли, сидели и курили. Они молча посматривали на накаты потолка. Там наверху, на поверхности земли раза два остервенело, рванули немецкие снаряды.
В блиндаже находились и такие бездельники, вроде меня, которые забрались на нары и сидели ничем не занятые. Я сидел на нарах и болтал ногами. Я смотрю на тех молчаливых, которые задумавшись, рассматривают накаты на потолке. -11- Они пытались определить надежность перекрытий.
— А что, если в блиндаж попадет снаряд, может пробить потолок? — спросил кто-то. Взглянув на потолок и покачивая носком сапога, я поясняю вслух:
— Здесь бомба в полсотни килограмм ничего не сделает!
Любопытные взирают на бревна и на меня. Они довольны, а я ухмыляюсь и моргаю своему ординарцу, сидящему рядом на нарах. Он смотрит понимающе на меня, фыркает и отворачивается к стене, расплываясь в улыбке.
— Ну, уж и так? — сомневается один.
— Раз разведчик сказал, можешь не сомневаться! — говорит другой, ему в ответ.
Задание на разведку я от командира полка еще не получил, потому сижу и бездельничаю. Сейчас ему не до меня. Ему нужно срочно разобраться в боевой обстановке. Он должен связаться с батальонами и доложить положение дел в дивизию. У меня пока свободное время.
Наша пехота находиться не далеко, на расстоянии километра. Оружейной стрельбы не слышно. Пехота как обычно залегла и не собирается двигаться вперед.
О своем деле я заранее позаботился. Вперед с группой поиска ушел Рязанцев. Я велел ему поползать, понюхать, разобраться, что к чему, но в перестрелку не вмешиваться. К вечеру, когда стемнеет, он должен попытаться в немецкой обороне найти лазейку. Немцы из резерва еще не успели подвести свои войска. Сейчас, из остатка солдат, немцы хотят на нашем пути поставить пулеметные заслоны. Они кое-где окопались и огнем пулеметов прижали нашу пехоту к земле. Одно орудие из-за высот ведет огонь по подходам к этим временным позициям.
Артиллерии сопровождения в передней цепи ни у нашей пехоты нет. Наши солдатики напоролись на пулеметы, взяли и залегли. Теперь они требуют артиллерией выбить немецкие пулеметы. А полковые артиллеристы на прямую наводку бояться идти. Они всякое говорят, что лошадей побьет, что на руках по кочкам не выкатишь, что нужно ударить по немцам из артиллерии, стоящей на закрытых позиций, что потеряем людей и пушки, и что пулеметы меняют свои позиции.
Пехота требует в передовые цепи установить полковые пушки! Вот до какой наглости окопные славяне нынче дошли! В наше время прежде такого не было!
Я вышел из блиндажа и стоял наверху у входа. В воздухе периодически шуршали немецкие снаряды. Они летели то выше, то ниже и рвались беспорядочно кругом. Когда немцы ведут прицельный огонь, то разрывы лежаться по определенной системе. А эти рвутся, где попало. Немцы вели стрельбу наугад. Если снаряды летят вразброс, то такой обстрел меня мало пугает. На войне всякое успеешь повидать. Хотя случайный -12- снаряд может прилететь и разорваться у самых ног.
От этого не уйдешь! Снаряд может ударить тебя в любом месте. Люди, сидящие в блиндаже под накатами в два обхвата тоже были не застрахованы от прямого попадания. Перекрытие из толстых бревен снаряд не возьмет. А в открытую дверь залететь может вполне случайно. Потому как дверь блиндажа смотрела в немецкую сторону. Вот почему, когда я подморгнул ординарцу, он заулыбался и отвернулся к стене.
Я стоял и курил, посматривая в сторону передовой. Где-то там лежали солдаты нашей пехоты.
Было еще светло, но день заметно клонился к вечеру. Вдруг по всей линии фронта, где окапались немцы, в небо взметнулись сигнальные ракеты.
Возможно немцам дали команду обозначить ракетами свой передний край. Для чего иначе им при дневном свете пускать осветительные ракеты? Не перешли же немцы в контр атаку на нас? Ракеты могли обозначать, что русские ни на одном участке не обошли выставленные заслоны и не просочились сквозь них.
Перед блиндажом был мелкий кустарник. За кустарником открывалась равнина. За равниной находились небольшие бугры, на которых закрепились немцы. Видно было, как иногда там поблескивали трассирующие немецкие пули.
Решив подняться повыше, чтобы лучше рассмотреть немецкий передний край, я велел ординарцу достать из заплечного мешка трофейный бинокль и забрался на насыпь блиндажа. Десятикратный немецкий бинокль тяжелый. Вот так ударить в горячке, кого по голове — череп пополам и мозгами брызнет наружу, подумал я. Таскать его на шее, на ремешке, тяжело и неудобно. Его таскает ординарец за спиной в вещмешке.
Вскинув бинокль к глазам, я обвел край равнины и осмотрел бугры, где засели немцы. Кое-где я останавливал дольше свой взгляд и рассматривал характерные складки местности. На буграх видны были проблески трассирующих. Немцы периодически вели интенсивный огонь, как будто на них наседала наша пехота. Но наши славяне давно залегли. Они требуют артиллерию, танки или самоходки.
Из пушек по пулеметам бить одно удовольствие. Чего там наши артиллеристы в кустах жмутся? Ждут пока немцы сами уйдут с этих бугров? А немцы стреляют со страха и перепуга. Они стараются создать видимость огня. Славяне на пулеметы в открытую не пойдут. Это мы в сорок первом и в сорок втором ходили. Полковая артиллерия боится попасть под пулеметный огонь. Они видно и не подцепили до сих пор к пушкам конную тягу.
С закрытых позиций по пулеметам надо бить батареями не жалея снарядов. Да и попасть в них, они всё равно не попадут. Пока артиллеристы отбрехиваются, пехота на занятом рубеже пролежит до утра. -13- Докладывать о немецких пулеметах и выдвижении пушек на прямую позицию командиру полка я не стал. У него есть комбаты. Они ему докладывают. Пусть он с ними решает эти вопросы.
Я стою, смотрю и думаю, что там, на буграх, проще простого ночью взять языка. Стабильная, сплошная оборона у немцев отсутствует. Здесь можно в любом месте зайти к ним в тыл.
Я хотел посмотреть в другую сторону, но в это время меня вызвали к командиру полка.
— Продвижение наших стрелковых рот остановлено! — начал он сразу.
— Немцы сумели поставить заслоны! Пулеметным огнем остановили наших солдат! Пойдешь во второй батальон! Установи точно, где залегла наша пехота и через батальонную связь мне доложи! Комбат "Второй" докладывает, что он находиться на подступах к церкви Никольское. Командир первого батальона с двумя стрелковыми ротами на противоположном берегу оврага. С наступлением темноты силами разведвзвода организуй ночной поиск! Дивизия требует взять контрольного пленного! Обрати внимание на границы нашей полосы наступления. |Язык с участка соседнего полка, мне не нужен!| Смотри сюда! — и командир полка показал мне по карте положение наших двух батальонов,
— Товарищ гвардии капитан! Вас требуют на выход! — крикнул из прохода дежурный по КП полка. Я знал, что кроме связных от Рязанцева меня никто не должен спрашивать.
— Скажи сейчас выйду!
Закончив работу над картой, я встал из-за стола и обратился к майору.
— Я могу идти?
— Иди, иди! У тебя сегодня будет много работы!
Во время войны было обычным, когда комбаты сидели не там, как об этом докладывали они. По телефону они докладывают уверенно. А придешь на место, обнаруживаешь ошибку в пятьсот метров и больше.
Впереди у нас наступало два батальона. Третий батальон был в резерве.
Я вышел из блиндажа. Наверху было темно, Недалеко маячили две темные неясные фигуры. Разведчики не любили тереть и мозолить глаза полковым. |Они когда приходили, держались от них на расстоянии.|
Двое ребят были одеты в летние маскхалаты. Летние от зимних отличались пятнистой зеленоватой окраской. А так, та же рубаха навыпуск и те же штаны. По знакомой форме одежды я сразу узнал своих ребят. |Остальным в полку летние маскхалаты были не положены.| Две фигуры шагнули мне навстречу, |и в тот же момент пропали из поля зрения. Через секунду, другую — я их увидел на фоне черного куста.
Во время ночного поиска разводчик ищет немца не по запаху, как я обнюхивал немецкий блиндаж. -14- А по характерному очертанию каски и особенностям немецкой униформы.| Немецкий камзол с темным воротничком даже ночью бросается в глаза, |если ты даже в этот момент на него не смотришь.| Выходя на ночной поиск, разведчик во всех деталях и позах заранее представляет нужный ему образ. Сидит ли немец на корточках или привалился к стенке окопа, опытный глаз разведчика моментально выхватит его из окружающей среды и темноты.
Вспоминаю, как было в начале войны. Тогда мы пытались себе представить, как могут выглядеть немцы. Мы стояли в обороне друг против друга, но не знали, какие они из себя. Многие солдаты и офицеры провоевали в пехоте неделю другую, но так и не знали, как выглядят немцы.
|Недаром, когда разведчики ведут в тыл языка, со всех сторон сбегаются тыловые вояки посмотреть на пленного "Интересно! Какой он?". А нужно бы было иметь к началу войны фотографии и киноленты с изображением немецких солдат и офицеров.|
Ко мне подошли разведчики. Они сообщили, что группа поиска нащупала проход в обороне немцев.
— А где Федор Федорыч?
— Рязанцев с ребятами сидит в боковой балке оврага на той стороне вместе с пехотой.
Летом ночное время короткое. Сейчас нужно быстро дойти до передовой. Уточнить где эта лазейка. Составить план поиска. Пройти нейтральную полосу. Обойти немецкие посты. Зайти к ним в тыл. Найти и взять языка и вернуться обратно. На обратный путь может уйти не меньше времени. На все раздумья и дела — несколько минут! Сейчас надо торопиться, обдумать все на ходу. Времени нет. Обстановка требует быстрых действий. По дороге нужно настроиться. На авось, идти нельзя. Жаль, нет запаса продуктов. Можно было махнуть подальше к ним в тыл. Выбрать место, сделать засаду. И громить всех, кто приблизиться на расстояние выстрела.
Выслушав разведчиков, я отправился вместе с ними на передовую. |Где и как мы шли, я ночью к дороге не присматривался.| Я шел за разведчиками и |думал о предстоящих делах и| торопился |к Рязанцеву, чувствуя, что нам на этот раз легко удастся взять языка.| Фронт не стабильный. Немцы сами не знают, кто у них справа, а кто слева.
Где-то в конце пути мы пересекли крутые скаты глубокого оврага, перебежали участок открытого поля и оказались в неглубокой балке, где сидела наша пехота.
Мы, как темные тени, соскользнули к ним вниз. Солдаты стрелки нас не окликнули. Они издали почуяли, что пришли свои, разведчики?
Над оврагом изредка посвистывали трассирующие. Где-то правее, на -15- участке соседнего полка рвались мины. А в остальном на переднем крае было тихо.
Мы спустились на дно неглубокой балки, сети и закурили. Здесь проходил передний край. Рязанцев подробно рассказал, где и как им удалось обнаружить проход в обороне немцев.
— Немцы, от сюда недалеко! — сказал он.
— Глубокий центральный овраг идет в сторону немцев. Он рассекает их оборону как бы на две части. По дну оврага течет небольшой ручей. Вода после дождей поднялась. Середина оврага залита водой. Но земля под ногами каменистая и твердая.
— А как глубина?
— Глубина небольшая. Где покален, а где не больше четверти. По всей воде лежит сплошная трава.
— А вы где шли?
— По воде, правой стороной. Немцы думают, что здесь непроходимое болото. В овраг лезть боятся и по оврагу не стреляют. По той стороне оврага, по краю крутого склона проходит узкая и твердая дорога. Немцы боятся, что наши этой дорогой пойдут. Ночью дорогу освещают ракетами и простреливают пулеметным огнем. Наши славяне на стрельбу не отвечают. Сам знаешь, солдаты не любят стрелять и портить патроны.
|Днём немцы стреляли непрерывно. К ночи успокоились. Сейчас почти не стреляют. Изредка светят ракетами.|
— Может, поищем чего в другом месте?
— Ладно! Дальше давай докладай!
— Если пойдем по воде, — продолжал Федор Федорыч, — и попадем под пули, укрыться будет негде. Здесь кроме воды — ни кочки, ни бугорка!
— А как же вы прошли?
— Мы прошли по воде правой стороной спокойно, без выстрела. Думаю и в этот раз пройдем, если при захвате языка он нас не обнаружит.
Рязанцев помедлил, хотел что-то добавить, задумался и совсем замолчал.
— У тебя Федя всё?
— Кажись все! — ответил Рязанцев и глубоко вздохнул.
— Ты мне самого главного не сказал. Где вы по бугру поднимались? Как немцев обошли?
— Я скажу тебе, где мы нашли проход. А ты слушай и сам решай! Идти нам туда за языком или готовить новое место?
— Давай по порядку! Рассказывай! Я слушаю тебя!
— По воде мы ушли дальше обрыва, где немцы сидят. В темноте не разглядишь. Особо не видно. Когда немцы пустили ракету, я увидел, что мы мимо прошли метров на пятьдесят.
-16- Я не мог понять. Как это случилось. Но потом обрадовался, когда при свете ракеты увидел, что мы оказались у немцев в тылу. Назад смотреть они не будут. Мы перешли на их сторону, подошли под обрыв и наткнулись на дорогу, которую они охраняли. Я постоял немного, подумал. И мы повернули назад. Мы пошли по дороге под самым обрывом. Они сидели наверху, а мы внизу прошли у них под самым носом. Склон оврага крутой, в этом месте делает уступ. В углу уступа — расщелина, размытая после дождей. По ней везде кусты и деревья. Если немцам с обрыва бросить камень, то он попал бы по голове кому из ребят. Мы шли, прижимаясь к самой стенке обрыва. Расщелиной мы поднялись наверх. Там наверху ровная и твердая земля. Недалеко от края расщелины проходит грунтовая дорога.
Если мы сейчас пойдем туда, думаю, что к рассвету со всеми делами управимся и обернемся. Сделаем засаду около дороги. Глядишь по ней кто и пойдет. Должны же они своим подносить еду и патроны. Нам все равно кого схватить. Лишь бы попался. Другого подходящего места нет.
— Ну, вот что Федя! Отбери людей. Шесть человек. Группа должна быть маленькая, незаметная. Троих на захват. Остальных в прикрытие возьмем с собой. Я с вами иду!
— А чего ты? Мы сами справимся! Без тебя обойдемся!
— Знаешь Федя! Мне тоже надо поддерживать спортивную форму!

Мы прошли вдоль боковой балки, где сидели стрелки солдаты, спустились на дно глубокого оврага, зашли в воду, повернули направо и по воде тихо двинулись вперед. Впереди группа прикрытия, за ней мы с Рязанцевым и группа захвата. Мы идем гуськом, один за другим в пределах прямой видимости. Сбиваться в кучу нельзя. Растягиваться и отставать тоже не положено. Во время движения мы должны поддерживать локтевую связь, видеть друг друга, понимать сигналы. Открывать огонь без моей команды запрещено. Главное сейчас, скрытность и выдержка! Когда дойдем до места, группы сделают перестановку. Вперед уйдет группа захвата. А сейчас мы собой прикрываем ее.
Слева над оврагом взлетела ракета. Овраг осветился бледным мерцающим огнем. Яркий горящий огонь ракеты взметнулся вверх и повис, замер на какое-то время, как будто зацепился за макушки деревьев. Но вот он снова вздрогнул и стремительно понесся вниз, оставляя за собой полосу белого дыма. Отблески света стремительно побежали по земле. Мерцающий свет ракеты выхватил из темноты рваные края оврага, отдельные кусты и небольшие деревья. Длинные дрожащие тени колыхнулись и побежали по земле. Свет ракеты погас, оставив за собой непроглядную темноту. После яркого света в трех шагах ничего не видно. Мы идем по воде.
Темноту разрезала чуть горбатая линия летящих навстречу трассирующих. -17- Немцы пустили вдоль оврага несколько очередей. Пули летят в нескольких метрах левее. Передние на миг замирают, все останавливаются, ждут новой очереди со стороны немцев. Стрельба немецкого пулемета прекращается. Передние трогаются с места, мы за ними и все опять снова медленно идут вперед.
Сгибаться и приседать под пулями бесполезно. По горящим штрихам трассирующих, видны темные промежутки, заполненные невидимыми пулями. Мы видим, что немцы стреляют наугад. Но когда пули идут в тебя, приходится стоять неподвижно, считать доли секунды и каждой жилкой ощущать, что вот она ткнется в тебя. Каждый переживает в этот момент, но держит себя в руках, неподвижно стоит и ждет, чем это кончится.
Наши, ракет не бросают и трассирующие не пускают. Не освещают передний край и не отвечают стрельбой на стрельбу. |Нашим славянам вполне хватает немецкого освещения.| Зачем тратить попусту припасы, когда можно с вечера завалиться и выспаться до утра. Утром, небось, опять в наступление пойдем!
Немцы стреляют и светят от страха. Они бояться сидеть в темноте. Наша сторона темна и непроглядна как ночь. Где эти русские? Что они делают? Не замышляют чего? Русская сторона мертва, темна и неподвижна! В ней ничего нельзя разглядеть. Жутко становиться, когда смотришь в ту сторону.
|А наши солдаты в это время спят. Солдата тряси за плечо, за ноги тащи, всё равно не разбудишь! Побрякивание черпака и стук котелка может оживить в любой момент лежащее в овраге войско.|
Мы идем по воде. Уровень воды по лодыжку на голени, не выше. Повсюду в воде поверху пряди травы, они лежат в одну сторону, вдоль по течению. Перед нами открытый участок во всю ширину оврага. Если немец ударит, от пулемета деваться будет некуда. Где-то внутри что-то сжимается и тянет за душу. Делаешь шаг и ждешь встречной пули в живот.
Но вот мы поворачиваем влево, выходим из воды и ступаем на твёрдую дорогу, прижимаемся к стене высокого обрыва и идем в обратном направлении, Теперь легче дышать! Осталось дойти до угла обрыва, повернуть за уступ и войдя в расщелину, подняться наверх.
Немцы сидят наверху и бросают ракеты. Мы каждый раз припадаем к земле и сидим неподвижно. На нас, на всех летние маскхалаты с капюшоном. Если даже сверху падает свет то, привалившись к земле ты сливаешься с окружающим покровом. Вряд ли разведчика можно отличить от травы, от кочек, кустов и неровностей земли. Главное, чтобы от тебя в этот момент не падала резкая тень и ты не был захвачен светом ракеты в движении. Вот мы и в глубокой расщелине, поросшей кустами. -18- Нам осталось подняться вверх.
Я поднял руку, растопырил ладонь и показываю пять пальцев. Другой рукой показываю место, где носят обычно ручные часы. Разведчики поняли меня. Я даю пять минут на отдых.
В ночном поиске все делается без слов. Команды подаются условно движением рук, головы и плеч. Чуть пригнулся идущий впереди, пригнул голову, вытянул шею — все настороже. Все знают, что там впереди что-то есть. И тоже пригнулись. Разогнулся передний, сделал шаг вперед — все пошли за ним. Информация передается друг другу позами, жестами и движениями тела.
Мы поднимаемся вверх по расщелине. Под ногами сползает песок. Сейчас главное не скинуть ногой камень. На краю обрыва опять остановка.
Мы с Рязанцевым подаемся вперед, выглядываем из-за края, смотрим что там. Разведчики тут же рядом.
Я прислушиваюсь к дыханию разведчиков. Случайный хрип, чех и кашель, задетый ногой и сброшенный вниз камень, сломанный сучек — обойдется нам дорого! За каждую случайность нам приходиться расплачиваться кровью и жизнью.
Командир полка! Тот своих солдат стрелков не считает. Ему их дают сотнями каждый день. А из новобранца разведчика сразу не сделаешь. Командир на разведчиков смотрит как на солдат пехоты. У него одно желание, куда бы их в оборону посадить или в наступление пихнуть вместе с пехотой. Ему успех нужно развить в наступлении. А приказ штаба армии запрещает использовать разведчиков, как солдат стрелковой роты.
Наше дело ночной поиск. Днем мы не вояжи. Мы полуночники. При дневном свете мы обычно спим.
Мы поднимаемся вверх по обрыву. Вот проселочная дорога. Кругом темно. Я на ощупь проверяю ее рукой. Группа захвата выходит вперед и располагается у дороги. Мы отходим в сторону и ложимся под кустом. Когда возьмут языка, первой к обрыву отойдет группа захвата. За ней последуем мы. Последней будет отходить группа прикрытия. Таков план расстановки людей в ночном поиске.
Если немцы обнаружат нас и откроют стрельбу, огонь на себя возьмет группа прикрытия. Остальные в это время отходят в овраг. Убитых и раненых мы не оставляем. Ни один человек не должен быть брошен в расположении противника. Таков неписаный закон войны у разведчиков.
Я лежу под кустом и думаю. После нашей артподготовки немцы не успели опомниться. Они разбиты, подавлены и перед нами мелкие группы. Возможно, им приказано продержаться здесь до утра, а потом отойти.
Если мы не возьмем сейчас на дороге языка, то они к утру отойдут на новый рубеж и нам придется -19- начинать все заново на новом месте.
Время летит быстро!
Пока у немцев не прошел первый испуг и страх, нам нужно действовать настойчиво и решительно.
Рязанцев сидит рядом на корточках и внимательно смотрит по сторонам. Разведчики чуть дальше, привалившись на локоть, лежат у дороги.
Вот на дороге показались неясные тени. Я делаю знак рукой. Рязанцев беззвучно встает. На дороге показались два немца. Разведчики захват группы тут же метнулись к ним. Короткая возня, захват группа торопливо подалась к краю оврага. Дело сделано! Ни звука, ни шороха в ночной тишине!
Разведчики потом рассказали. Немцы шли по дороге со стороны из кустов. Возможно, там была едва заметная тропинка.
– Мы ее не заметили! Их было двое! Один шел и опирался на плечо другому! Шли медленно. Один видно был ранен. Слышно было, как он тяжело дышал.
— Откуда они взялись?
— Понятия не имеем!
— Командир группы захвата ткнул нас рукой. Будем, мол, брать фрицев. Будьте внимательны! Все замерли и приготовились к броску. Немцы подошли к нам близко, почти вплотную, ничего не подозревая. Мне показалось, что один смотрит мне в глаза, но не видит меня. Ну, думаю, сейчас заорет! Бросится бежать! Но все это мне показалось. Мы заткнули им сразу рты. Они пикнуть не успели. Подняли руки и вместе с нами подались к краю обрыва. Один дошел ничего. А другой засопел и замычал носом. Видно рана болела. А может, дышать через нос было тяжело. Я вынул у него тряпку изо рта и ткнул автоматом. Он сразу все понял и не издал больше ни звука. Мы, не останавливаясь, ушли сразу вперед.
В общем тот, что ниже ростом и толстенький — видать санитар. А второй солдат стрелок имеет ранение в живот. Спускаясь по скату оврага, он еще был на ногах. А по воде ребята несли его на руках всю дорогу.
— Вот и всё, товарищ гвардии капитан.
— Дело без шума сделано! Только куда раненого будем девать? Он видно не протянет до утра. Мы его растрясли и сильно помяли. Осколок в животе. Может еще и до утра не дотянет.
— Ну почему до утра? Наши славяне с пробитыми животами по неделе лежат в медсанбате.
— То наши! Наши живучи! А это изнеженный и дохлый народ! Сплошная цивилизация! Наших с фурункулами на заднице больными не считают. А немец от прыщика концы отдает!
Когда мы вернулись в овраг, где в обороне сидела наша пехота, я обратил внимание, что солдаты стрелки лежат вповалку и спят. -20- Развалились кто, где на земле и спят себе, как на сеновале.
Штаб полка был в курсе дела, что я ушел с разведчиками в ночной поиск. Сам я перед выходом не успел доложиться, провод был перебит.
В овражке я оставил двух разведчиков, чтобы они понаблюдали за немцем. А вся группа, которая была в ночной работе, вместе со мной отправились на отдых в тыл.
Пока мы ночью лазали за немцами, старшина позаботился, нашел для разведчиков подходящую землянку, выставил часовых и приготовил для нас харчи.
Некоторое время мы шли поверху, а потом спустились в глубокий овраг. По оврагу мы вышли к себе в тыл. Связной, которого прислал за нами старшина, свернул в сторону и показал нам рукой в темноту. В глубоком овраге было сумрачно и сыро. Наконец тропа шаг за шагом начинает подниматься к верху. Овраг остался сзади, мы перешли через канаву и впереди открытое поле. Где-то метрах в ста от края оврага едва заметная землянка выглядывает из-под земли.
Я осматриваюсь кругом. Ровное поле, и ни каких славян в округе.
— Молодец старшина! — я вслух оценил его выбор. |С головой наш кормилец!| Если завтра начнется бомбежка, здесь на пустом безлюдном открытом поле ни одна немецкая бомба не упадет. Немцам сверху видно, где пусто, а где густо! Они нанесут удар по оврагу и по закрытым растительностью местам. Где-где! А там будут прятаться славяне! А здесь, на открытом поле днем ни одной живой души!
Немца раненого в живот мы оставили в овражке, где сидит наша пехота. А этого, вроде санитара привели с собой. Мы подталкиваем его вперед, спускаемся по ступенькам в землянку. Я протискиваюсь в узкий и тесный проход, здороваюсь со старшиной, снимаю с себя маскхалат и кидаю его на руки своему ординарцу. Делаю глоток воды, отказываюсь от еды, выбираю место в углу на нарах, забираюсь туда и под негромкие голоса разведчиков, дребезг котелков, басистый голос старшины, свернувшись калачиком, я быстро засыпаю.
— Товарищ гвардии капитан! — слышу я знакомый голос ординарца.
— Вас вызывают! Посыльные со штаба полка пришли! Ординарец трясет меня за плечо. Я открываю глаза. Мысленно хочу подняться. А двигать руками и ногами нет охоты.
Землянка тускло освещена. Где-то в углу на столе стоит и горит картонная немецкая чашечка, наполненная стеарином. В середине ее торчит короткий и узкий лепесток. Это фитиль. Он тоже сделан из картона.
В углу перед коптилкой сидят двое дневальных. Тени от их фигур -21- шатаются на стене.
— Кто там пришел? — спрашиваю я.
— Кто их послал? Сходи, узнай! По какому срочному делу? Если что срочно, зови их сюда! Пришлых и посланных из штаба, даже офицеров часовые в землянку не пустят ни за что. Хоть ты умри! Пока не получат на это разрешение!
Ординарец поднимается с нар. Ему тоже не охота вставать. Он морщится, нехотя поднимается, разминает ноги, неуклюже переставляет их, подвигаясь к проходу. Я лежу, смотрю на него и соображаю. Почему он стал ходить как старик? Или он ноги потер? Или опять в хромовых сапогах, которые ему на два номера меньше? Опять стервец сапоги гармошкой напялил. А если куда послать? Бежать надо? Надо сказать старшине, чтобы больше их ему не давал. |Сказать Кузьме прямо в глава вроде нельзя. Парень молодой, может обидеться. Будет потом ходить молча. А заигрывать мне с ним и быть добреньким нельзя. Старшина снимет с него сапоги и больше не даст. Так и сделаем! Это будет лучше!|
— Связные из штаба полка! — показавшись в проходе, докладывает ординарец. Начальник штаба, майор их послал.
— Тащи их сюда!
— Вы чего? — спрашиваю я, их.
— Майор нас с картой прислал. Просил вас нанести на карту обстановку. Нам приказано вернуться утром обратно.
— Когда вас майор послал с картой сюда? — спросил я, связных не поднимая головы от лежанки.
— Часа два назад! Мы долго искали!
— Располагайтесь в углу! На нарах все места заняты. Можете комара придавить до утра! Утром мне сюда подадут телефонную связь. Я сам переговорю с майором и нарисую вам карту.
Связные устраиваются на полу. Я поворачиваюсь на бок и снова засыпаю.
Через какое-то время я просыпаюсь. Поднимаюсь на ноги. Иду к проходу. К двери подвигаюсь медленно. Приходиться перешагивать через тела спящих. Ударяюсь головой о низкую притолоку, чертыхаюсь. В глазах искры. Совсем забыл о низком потолке и поперечине над выходом.
Отдернув палатку, выхожу на воздух. Около землянки две сутулые фигуры часовых. Часовые замечают меня — распрямляются. На каждом из них плащ-палатка углом, за шеей рулон материи, как у испанских королей, до самой макушки. Прохладная ночь с непроглядной темнотой просветлела. Темнота медленно и нехотя уползла на запад. На востоке светлая полоса над лесом, а на западе серая без просвета линия горизонта.
Впереди над оврагом взметнулась ракета. Свет её выхватил контуры кустов и деревьев. Вот они дрогнули и поползли куда-то в сторону. -22- Длинные тени, и светлые полосы стремительно понеслись по краю оврага.
Иногда пустит немец ракету. Стоишь в окопе и смотришь перед собой, видишь, как будто стоит кто-то. Кажется, что человек стоит во весь рост и не шевелится. Вот голова, вот плечи, руки и ноги. Но только стоит неподвижно, как истукан. Нет! Это куст! — говорю я сам себе. Если бы был человек, то обязательно шевельнулся! Вскинется еще ракета с другой стороны. Смотришь в то место, а там действительно куст и никакого человека. Человек не может стоять или сидеть и быть при этом совершенно неподвижным. Человек должен обязательно шевельнуться. Разведчиков специально тренируют, чтобы он, не шевелясь, мог надолго занять любую позу.
— Свети! Свети! — подумал я, затягиваясь сигаретой. Утром наши подтянут пушки и дадут вам прикурить!
|Для наступления одной нашей полковой артиллерии совершенно недостаточно! — прикинул я. Да и батарейцы наши привыкли тереться сзади пехоты в тылу. То нет у них осколочных снарядов, то конные упряжки не могут болото преодолеть. Ночью их вполне можно было вытащить на огневой рубеж пехоты и на рассвете ударить по немецким пулеметам прямой наводкой. А они сидят где-то сзади в кустах, откуда и прицельного огня нельзя вести. Каждая тыловая букашка норовит уползти подальше в тыл, забраться в щель, спрятаться у других за спиной.|
Командир полка тоже странно действует. Вместо того, чтобы выгнать полковую артиллерию на переднюю линий пехоты. Он стрелков и разведчиков гонит вперед. Артиллерию бережет на всякий случай. Конечно, пушки нужно иметь всегда под рукой. |Их тебе не пришлют десятками вагонов, как пополнение в пехоту. Но и другое, ни в какую дугу не лезет. Полковые пушки и даны на то, чтобы вести прицельный огонь по немецкой пехоте. Под бомбежкой, что на передке, что в тылу при прямом попадании бомбы от пушки и расчета не останется ничего. А выкати её против пулемётов на прямую наводку, бабушка определённо надвое не скажет.|
Выкати пушку на сотню метров от немцев. Ударь в упор по глазам, пулемётчикам. Они бросят все и побегут в Духовщину. Поди, узнай, из чего русские бьют в упор. Может там танки, глотая воздух, выплевывают смерть прямой наводкой. А что! С расстояния в сотню метров немцев можно срезать вместе с пулеметами с лица земли. Нам бы сейчас пару штук и приказ расстрел на месте за неподчинение или трусость орудийного расчета. Мы бы их вывели ночью на огневой рубеж на двадцать метров в упор.
Но у нас другая задача — брать языков! Штабам нужны показания пленных |немцев, чтобы провести красную стрелу в направлении главного удара. Всегда так бывает! Чужую беду руками разведу! А на свои дела время не хватает!|
-23- И все же я возвращаюсь к мысли о наступлении. Вспоминаю, сорок первый. Вот когда нас немец учил воевать. Тогда он нам наглядно показал, как нужно прорывать оборону противника. Налетит с воздуха, пробьет полосу на всю глубину обороны. Обрушиться артиллерией и, не снижая огня, пустит танки вперед. Пехота пойдет вперед, когда с нашей стороны никто не стреляет. Стоит им, где поперек дороги встать, они не лезут вперед одной пехотой. Не подставляют под пули своих солдат. Они вызывают авиацию, подтягивают вперед артиллерию и начинают все живое с землей мешать. Пехота ждет пока впереди все кончиться. Вот это война!

А здесь что? Не война, а хреновина одна! |После такого огня пехоте нужно выдать пролетки. Пусть с колокольчиком под дугой катят к чертовой матери прямо к Смоленску!|
По началу наступления по передней немецкой траншее наши выпустили раз в десять больше снарядов, чем надо бы было. Все это было обставлено и рассчитано по военной науке как следует. А теперь пехота топчится на месте из-за каких-то трех, четырех, несчастных немецких пулеметов.
Командиру полка сыплют приказы, всю шею проели. Из дивизии жмут и грозят, что давят сверху. А что он может сделать?
Дальнобойные на тягачах в тыл уволокли. Катюши плюнули и по быстрому смотались куда-то. Грохоту было много. А в результате десятка два, три пленных, километров пять в глубину отвоеванной у немца земли. И основная линия обороны немцев на том берегу реки Царевич!

Рассвет не предвещал ничего хорошего!
Напрасно майор сутулился и суетился над своей картой. Обстановка может в любой момент измениться не в нашу пользу. Возьмут немцы и полоснут из полсотни орудий, пропашут авиацией весь участок нашего наступления, бросят в прорыв танковый десант и полетит всё к чертовой матери. Совсем недавно в сорок втором, как скажет старшина — Летось было! до батальона танков и рота немецкой пехоты при поддержке десятка пикировщиков разгромили под Белым целую нашу дивизию. Что было когда-то, может повториться в любой момент. Жизнь она вечна и в прошлом и в бесконечном будущем!

Над головой не высоко посвистывают пули. Небо становится светлее, немцы постепенно усиливают пулеметный огонь. Вот и редкие снаряды запорхали над землей. Тупым ударом они вскидывают землю и с надрывом раскатисто рвутся то там, то здесь. Пока по характеру стрельбы можно сделать заключение, что у немцев ничего не изменилось.
-24- От того места, где мы сидим, вперед уходит широкий овраг. Сначала он мелкий, а потом становиться все глубже. Он пересекает позиции немцев. В конце его склоны превращаются в кручи и обрывы. По дну оврага бежит, петляя не глубокий ручей. Его можно перейти, глубина покален. Дно оврага сильно изрезано, покрыто осыпями, песком и местами галькой. Ложе оврага слева сухое и твердое. По левой стороне оврага внизу проходит проселочная дорога. Правая сторона дна оврага залита водой. От крутых и обрывистых берегов в сторону отходят небольшие овражки и балки, узкие расщелины, размытые дождями.
Один стрелковый батальон продвигался слева по краю оврага, другой закрепился справа в небольшой поперечной балке. Овраг для батальонов линия раздела.
Если пройти весь овраг, то в конце слева над крутым выступом находится отмеченная на карте церковным крестом высота. Она прилегает к самому краю оврага. На ней окопались немцы. Они простреливают пулеметным огнем всю долину оврага и подступы к нему.
Наша полковая артиллерия с лошадьми и упряжками, передками и лафетами спустилась в овраг, и по дну его решила двигаться вперед.
Зачем они туда полезли? Побоялись пулеметного обстрела? Всё это случилось ночью, в темноте. Они нащупали твердую дорогу и покатили по ней. По открытой местности они не пошли. Немец держал под пулеметным огнем подступы слева к высоте Крестовой.
А когда рассвело, в небе со стороны Духовщины послышался гул самолетов. В сторону оврага низко змейкой шли немецкие пикировщики Ю-87.
Четко обозначенные края оврага сразу исчезли в шквале огня, летящей земли и дыма. Пикировщики один за другим камнем срывались вниз и бросали бомбы. После каждого броска они, завывая включенной сиреной, взмывали вверх для очередного захода.
За пикировщиками вторым этажом расположились бомбовозы. Они завывали уже на подходе к оврагу. Пикировщики отбомбились, построились и ушли. Бомбардировщики принимаются за свое дело.
На земле мелькают бегущие люди. Все кто оказался на дне оврага, лезут наверх в расщелины и поперечные балки, бросив лошадей, раненых солдат. Никому, под вой и грохот бомб, дела нет до других.
И вот от фюзеляжей самолетов отрываются черные бомбы. Они стремительно, набирая скорость, несутся к земле. Как только сверху посыпались бомбы, на земле мгновенно все спряталось, укрылось и затаилось в ожидании смерти.
Мы с Рязанцевым стояли в проходе землянки смотрели то вверх, то вниз. Старались угадать, куда ударят бомбы. А снизу, когда смотришь на них, кажется, что они летят на тебя и только в последнюю -25- секунду их как бы отворачивает и относит в сторону невидимая рука. Видно, как они промелькнули за край крутого обрыва.
В овраге твориться что-то невероятное. Кажется, что все живое и мертвое перемешалось с землей и полетело в разные стороны. С лошадьми и упряжками на крутые берега оврага не вспорхнешь и прыжками не выскочишь. Я видел, как из оврага стали выпрыгивать люди. Они разбежались по полю и ложились на живот кто, где мог.
Вой и грохот стояли над землей. Телефонная связь с батальонами и ротами оборвалась.
Смотрю в ту сторону, где блиндажи штаба полка. Вижу, припадая к земле, в нашу сторону бегут два солдата. Это за мной, связные командира полка. Это он послал их по мою душу.
Тяжело дыша, они припадают к земле и ложатся на животы у самого входа. От такого грохота и лязга головой воткнешься в землю, хотя мы стоим во весь рост и смотрим на них.
Глотая слова, один из них обращается ко мне.
— Командир полка приказал вам немедленно бежать в батальон!
— Связь с батальоном прервана! Немцы могут в любую минуту перейти в контратаку! Вот вам записка! Мы возвращаемся немедля назад!

КП батальона на самом краю оврага. Вход в землянку расположен со стороны обрыва. На дне оврага мечутся люди, на дыбы встают лошади, рвут постромки и уздечки. От взрывов шарахаются обезумевшие солдаты, брошенные раненые кричат о помощи. От мощных взрывов батальонную землянку бросает и кидает вместе с бревнами из стороны в сторону. Сверху летят обрубки деревьев, куски земли и части каких-то предметов. Рассмотреть детально все, что делается там, на дне оврага не возможно. В воздухе кверху встали брызги воды, тучи песка. И все это снова и снова взметается и с новой силой взлетает высоко вверх, потом ухает, раздается в стороны и обваливается вниз.
Через некоторое время бомбежка утихает. Немцы считают, что с нами покончено, раз и навсегда. Мы напряжённо вслушиваемся, не гудят ли на подходе немецкие танки. Появись они над оврагом, пехоту не удержишь на рубежах. Каково же было наше удивление, к полудню, часа через три после окончания бомбежки, мы обнаружили, что среди наших солдат всего с десяток раненых и двое убитых. Погибли три лошади оставленные в артиллерийских упряжках. В овраге стояли не задетые, ни одним осколком дрожащие всем телом около десятка половых лошадей.
Но случилось другое.
От грохота и воя, от криков людей и ржания лошадей, от воплей раненых, наше доблестное войско фигурально сказать наложило в штаны. -26- Пехота, сидевшая в отрогах и извилинах боковых балок, под бомбежку не попала. Бежать назад под грохот и рев бомб было бессмысленно. Какой дурак побежит?
Повозочные и артиллеристы бегали по дну оврага, вытаскивали на дорогу свои телеги, передки и орудия. Пока они приводили себя в порядок, день подошел к концу.
Удивительно, как быстро летит время на войне. Вторые сутки бессмысленно топчемся и торчим около оврага.
Бомбежка авиации ещё на сутки задержала нас. |Им нужно было выйграть время.| На высотах за Царевичем окапывались немцы. |Бомбежка и суматоха, во время неё, перепутали все карты у наших стратегов. Как они не пыжились и не силились.| К вечеру пришлось отдать приказ о переходе к временной обороне.
Я должен был сидеть на командном пункте батальона до особого распоряжения командира полка.
Землянка у комбата была жиденькая, маленькая и тесная. Землянку рыли наспех. Бревна во время бомбежки прыгали на потолке. Сыпалась земля, дышать было нечем. Комбат со своим замом сидели накрывшись палаткой в углу. Комбат вероятно думал, что я уполномочен выставить их от сюда и приказать бежать на передовую.
— Сколько отсюда напрямую до роты, пролезая в узкий проход, осведомился я. Он не знал, что я успел побывать на передовой в его роте, он был уверен, что я хочу определить, знает ли он где точно сидят его роты. Расстегнув планшет, я достал свою карту и положил на нары перед ним.
— Ты доложил командиру полка, что одна твоя рота находится у подножья Крестовой. Для того, чтобы ты убедился сам, нам придется пройтись до Крестовой. Но учти, что Крестовую занимают немцы. А чтобы дойти нам с тобой до подножья, нужно немцев обойти оврагом с тыла. Мы, к твоему сведению вчера ночью там брали языка.
Звони командиру полка, пока работает связь и признавай свою ошибку! Или тебе с разведчиками придется пройтись до Крестовой!
Когда по телефону закончил свой доклад комбат, я рассказал командиру полка о результатах немецкой бомбежки. Уточнив положение стрелковых рот батальона, я получил разрешение покинуть батальон и вернуться к себе. Потом комбат опять стал докладывать что-то о делах батальона. Выходя из землянки, я слышал голос его. Он просил командира полка поддержать его огнем артиллерии.
Я при разговоре никаких советов командиру полка не давал. Это не мое служебное дело. Пусть сами во всем и как следует, разберутся.
У меня свои дела. Нужно пойти поспать, а то с рассвета снова заваруха начнётся.

* * *



*00 [|Курсивом выделен зачеркнутый текст.|]