До выхода на формировку мы воевали на восточной стороне города Белого. Теперь, получив пополнение, дивизия должна была подойти к городу с юго-западной стороны. Нам было приказано срочно выйти в район деревнь Батурино и Пречистое
01.
На этом участке мы должны были сменить потрепанные в боях части корпуса Соломатина. Они вели наступательные бои, перерезали дорогу Белый–Духовщина, сумели прорвать укрепления полосы обороны немцев, но понесли большие потери. Теперь обессилив, они могли не выдержать удара немцев и потерять захваченные рубежи. Немец мог в любой момент нанести им ответный удар и отбросить их за дорогу. Вот причина, по которой мы должны были спешить.
Дорога Белый–Духовщина
02
была для немцев важной жизненной артерией, по которой шло снабжение войск стоящих в Белом. Других большаков на Запад здесь не было. Это была единственная дорога, соединявшая немецкие войска с тылами в Смоленске. |В Смоленске в то время в «Черном боре» стоял штаб армии группы «Центр».
Вспоминаю, как зимой в начале сорок второго года мы неожиданно появились у города Белого. У немцев тогда в Белом и вокруг почти небыло сил. А мы после боев под Чухино и Старицей, тоже были значительно ослаблены.
Одна из наших стрелковых рот в районе д. Демяхи сумела тогда подойти вплотную к этой дороге с юга. Тогда, по ночам, наши обозники заезжали на немецкий аэродром
03
под Белым, грузили на крестьянские сани по бочке с голубым немецким бензином и увозили его к себе в тыл. При этом, учтите, немец не стрелял.
Но с тех пор прошло много времени, утекло много воды и многое изменилось не в нашу пользу. Весной сорок второго немец одним ударом выбил нас со всех позиций вокруг города и мы откатились в Нелидовские леса. Потом мы бились с ним насмерть в Пушкарях.|
Теперь мы выходили к Смоленской дороге с другой стороны. Мы шли со стороны непроходимых болот и лесов
04
, которые называли Батуринские болота.
Пути человека неисповедимы. Они идут непонятными замкнутыми кругами. Несколько таких кругов мне пришлось сделать вокруг города Белого. Многие мои боевые товарищи остались на этой земле, не успев завершить и половины витка. А мне, как видите, повезло покружить вокруг этого города.
Два раза мне пришлось обойти вокруг города Белого. Посидел я и в ледяном подвале, где теперь Заготпункт, воевал на мельнице, которая сгорела на моих глазах.
Брал Демидки, воевал в Струево, стоял в обороне на окраине города около больницы, но в самом городе не разу не бывал. Однажды ночью ходил на окраину брать языка, но кроме метели и снега в темноте ночи ничего не разглядел. Да и в такие тревожные и напряженные минуты смотришь за обстановкой только вокруг себя. Я не рассказывал вам об этом небольшом эпизоде, но надеюсь, что потом расскажу.
Не разу не пришлось мне пройтись по улицам города, окинуть их взглядом и посмотреть на дома. Остановиться, осмыслить и почувствовать характер и облик города Белого.
Короткие зимние дни и длинные ночи смотрели мы в его сторону, подолгу вглядывались в неясные очертания домов. Мы пытались представить себе этот город. У нас сложилось свое представление, но оно было не верным, когда я увидел город после войны.
В течение очень долгого времени у меня было желание увидеть город, за который было пролито так много крови.
Я не раз задумывался и задавал себе вопрос, что это за город, вокруг которого мы все время топчемся и теряем людей. В моем воображении он оставался не белым, а кроваво красным!
Много раз я видел его во сне, там внизу за кромкой края окопа. Это был город моей военной юности, город отнявший стольких солдат. Сколько раз пришлось обойти вокруг этого, как мираж, белого города.
|Вернемся в пулеметный батальон.|
Дорога из Белого на Смоленск шла по твердой земле. Сначала она обходила Батуринские болота по краю холмистого поля, потом она постепенно забиралась все выше. И где-то в районе Батурино-Пречистое переползала через водораздел. Деревня Батурино стояла на господствующей высоте. Справа к дороге подходили леса и болота. Немцы такие места всегда обходили стороной. На болота, топи и мхи они поглядывали с опаской. Без танков и пушек немцы не воевали. Немецкая пехота побаивалась топких с болотной хлябью мест. Они избегали гниющих завалов леса. Бездорожье для них считалось непроходимой местностью. За время войны их солдаты не разу не сунули нос в эти места.
Батуринские леса долгое время никем не были заняты. В них скрывались в основном местные дезертиры.
Одного взгляда на карту достаточно, чтобы понять, что на север и запад от края дороги простираются обширные заболоченные земли и непроходимые леса. Даже зимой огромные пространства болот, покрытые мхами и снегом, не замерзали.
Здесь мог пройти только русский солдат.
Но не будем наивны, доверчивы и легковерны, не думайте, что русский
солдат способен на все. Все это избитые и потертые, как старые дырявые штаны, слова. На деле все оборачивалось по-другому.
Я шагал рядом с солдатами и смотрел, как они пошатываются. В строю были разные люди: сильные и здоровые, слабые и больные. Идет по дороге солдат, ткнется в снег и не может подняться. Просто мы молодые и сильные, |по своей тупости,| не понимали, что даже здоровому преодолеть эти болота было не под силу. Но у нас не было выхода. Чтобы идти все время по твердой земле, нужно было сделать огромный крюк. У нас на это не было времени. У нас оставалось одно, идти быстрее по топкой лесной дороге.
«Русский солдат должен пройти везде!» — так заканчивался приказ, который мы получили на совершение марша.
А по делу дивизия должна была провести инженерную разведку пути, построить мосты, положить где нужно надежные гати, а не просто пускать батальон по кратчайшему пути, пойдете мол там сами разберетесь.
Лесная дорога шла по лесным островам твердой земли, где почву держат корни деревьев. А кругом укрытая снегом податливая трясина и болотная жижа под мхами. В воздухе, когда идешь, искрятся снежинки, под ногами поскрипывает снег, а попал на болото, под тобой дышит живая трясина. Не все было так гладко, как представляло себе начальство, издав приказ на кратчайший переход.
В густой болотной жиже могли погибнуть солдаты, исчезнуть повозки с грузом, людьми и лошадьми. А плавающему снегу не было конца.
Зимой трясина и плывучие мхи имеют коварное свойство. Пробитая поверх них по снегу дорога некоторое время держит, а потом начинает вздуваться и уходить из под ног. По такой колее могут пройти десяток солдат и повозка с грузом, но в какой-то момент она вдруг изрыгает коричневую жижу и весь участок, по которому идут люди, вместе с дорогой уходит под снег. Густое темное месиво пузырясь всплывает наверх. Хорошо, что в таком месте оказалась небольшая глубина и солдаты провалившись, оказались по колено в воде. |Мы оказали им помощь, кинули веревку на всякий случай, подали жерди.|
Ну, а если бы обоз или целая рота идущая змейкой вдруг исчезнет под снегом вся сразу на большой глубине? |Представляете себе картину!|
В некоторых местах накатанная дорога утыкалась в свежие провалы и размоины. Какой глубины они? Удалось ли из них выбраться людям? Сколько людей могла поглотить такая полынья? Солдаты останавливались, но стоять на краю на одном месте было опасно. Снежное ложе могло провалиться и уйти из под ног. И вот, кое-где на снегу под тяжестью людей появлялась вода. Начиналось паническое шараханье. Солдаты вертели головами, пятились назад.
В первый момент отрыва почвы каждый думает только о себе. А потом, когда чувствует под ногами твердую почву, смотрит на товарищей
попавших в беду. Они кричат, дают друг другу разные советы и когда последние выбираться на твердую землю все утихают, настораживаются и оглядываться кругом.
Я шел с небольшой группой солдат впереди, мы тыкали в снег заостренными кольями, щупали под собой твердую землю и обнаружив ее край, уводили солдат и обоз в сторону от полыньи. За нами, дрожа от ветра и холода, стуча обледенелыми валенками, тащилось все остальное усталое войско.
По открытым безлесным участкам мы шли с большой осторожностью. На явно подозрительных местах вслед за солдатами пускали одну груженую повозку и откровенно боялись, что проложенный обходной по снегу путь может в любой момент уйти из под ног в черную жижу.
Где-то стороной прошли наши полки и их обозы. Где-то по гатям в объезд тащили пушки и боеприпасы.
Впереди нас прошел стрелковый батальон, который мы при выходе на передовую должны будем поддерживать. Батальон шел без обозов налегке. А у нас пулеметы, боеприпасы и всякое другое.
При проходе топких мест и провалов стрелковые роты ограждений после себя не оставляли. У нас было в обычае идти и не думать о других. Идете сзади! Смотрите, куда лезете и выбирайте сами себе путь.
Не большой конечно труд воткнуть перед проломом простую палку. Но для этого нужно с собой везти целый воз жердей. Лишних повозок для такой роскоши не было.
Воткнешь палку на дороге, а что она даст? Задремавший повозочный может заехать по горло в болото и только тогда проснется когда станет тонуть. Так что постановка всяких там вех не солдатское дело. Это работа саперов. Это немцы могут за полгода сделать замеры, настелить гати и навести где нужно мосты. А нам и так хорошо! Идем и идем! Прошли — и порядок! Главное — у нас не было времени. Мы должны были вовремя поспеть на передовую.
Мы прошли по мокрому снегу, заходили в трясину, по пути солдаты промокли, валенки и шинели покрылись коркой льда. Ноги отяжелели, стали не в подъем. Солдаты могли обморозиться, но помочь им на ходу было нечем. Нельзя было после каждой переправы останавливаться, заходить в лес и сушиться у костров.
Я тоже стучал оледенелыми валенками, ватные брюки на коленках хрустели. Солдаты это видели, у них тоже позамерзала одежда.
В пути отбирали наиболее слабых, их отправляли в обоз. Там их переодевали, укрывали брезентом.
К вечеру дорога стала петлять по сосновому лесу, почва под ногами была твердая, в лесу было безветренно. Все почувствовали, что скоро привал.
Солдаты ускорили шаг и через некоторое время мы подошли к отдельной роще и встали на ночлег.
Открытых костров нам разводить не разрешали. Но сейчас был исключительный случай. В лесу было тихо, в воздухе кружились снежинки. Погода была не летная.
Солдат нужно было срочно отогреть и обсушить, иначе батальон через час замерзнет и окоченеет. Утром на снегу будут лежать обледенелые трупы. Солдаты услышав, что можно развести костры, достали из саней топоры и пилы. Завизжали двуручные пилы, послышались глухие удары топоров, на землю стали падать целые деревья. Стволы разрезали на короткие бревна, в дело пошли сухие сучья. Лес сразу наполнился запахом хвои, смолистой древесины и теплым, живым запахом огня и дыма. В лесу между повозками и стволами деревьев запрыгали огни костров. И темные, неуклюжие фигуры солдат засуетились около.
Вот костры разгорелись, частый и беспорядочный стук топоров умолк, суета и беготня прекратились, солдаты привалились поближе к огню.
Кто сушил портянки, кто ватные штаны и шинели, а кто над огнем вертел свои валенки. Солдаты грели голые пятки, шевелили онемевшими пальцами, совали застылые руки в огонь. Некоторые, расторопные, подсушив свою обувку, грели бока подвалившись к костру. Едкий дым медленно полз и крутил, поднимаясь вверх. Потом он поворачивал к земле и заставлял измазанных в копоти солдат тереть глаза и вертеть головами. Дым резал глаза, на щеках появлялись слезы, он перехватывал дыхание, душил надрывным кашлем солдат. Но веселый огонь делал свое нужное дело. Он грел промокшую и озябшую на ветру солдатскую душу.
Дым не помеха. Главное лечь поближе к огню, так чтобы жар дошел до костей. Лежишь, а от тебя как от бака с грязным бельем идет во все стороны белый и тухлый пар. Приятно лежать в самой близи у огня!
И вот всех по очереди начинает обходить старшина. Он железной меркой плескает каждому в кружку положенные сто грамм водки, сует кусок черного хлеба. Тут нет ни толкотни, ни сутолоки. Здесь, как в купе вагона, у каждого свое лежачее место.
Вот дым завернул и пошел на лежащего слева соседа, тот поднимается, отдувается, машет руками. А у тебя жар играет каждым мускулом и ты дышишь чистым лесным воздухом налитым хвоей. Хочешь, грей живот и смотри на мигающие огоньки, хочешь, отвернись и тепло побежит по спине приятной истомой. А как только почуешь озноб и по спине побегут мурашки от холода, поворачивайся на бок и вертись у костра сколько тебе хочется. Лицом к костру — жарит лицо, глаза покраснели, поворачивайся спину прогреть. Подашься легонько к огню и чувствуешь, как теплая струя пойдет по самому позвонку. И от какого удовольствия и блажи закроешь глаза и хочется вздремнуть,
а в глазах продолжают прыгать огоньки.
Важно, чтобы солдата в такой момент не вспугнули стуком котелка, хотя он его давно уже ждет. Ведь может какой нибудь дурак крикнуть нарочно:
— «Вставай братцы, кухня пришла!»
Еда и хлебово дело важное, из всех солдатских дел самое значительное, по важнее всякого сна.
Но если на самом деле кухня притопала, то вставай, пошевеливайся и не зевай. И чем раньше плеснут тебе в котелок, тем ночь покажется длинней и сон будет крепче. Спи себе, да спи! Ведь больше от старшины ничего не получишь. От этой мысли солдат успокаивается и начинает зевать. Зевает во весь рот, да так, что скулы трещат. Горячие угли не сразу остынут, засыпаешь в тепле, вот что приятно.
Но как говориться, хорошего без плохого не бывает. Не всем везет выспаться у костра. Найдутся умельцы, которые во время сна прожгут себе шинели или валенки. А валенки горят тихо и почти незаметно. Солдат думает вот хорошо, ноги в тепле. А валенки уже горят. Наступает момент, когда тлеющий огонь через портянку доходит до голой пятки и резанет ее как острым ножом. Вскочит солдат и уловит ноздрею запах горелой шерсти. Ткнет запятником в снег, а он еще больше обожгет паром ногу. Тут одно спасение быстро снимай сапог.
Утром, когда я стал обходить пулеметные роты, погорельцев набралось не мало. У двух валенки, у трех коленки на ватных штанах, у некоторых прогорели шапки, у других локти и полы шинелей. Но нашлись и спецы, которые ухитрились прожечь себе задницу в ватных штанах.
Из мокрого, обледенелого и продрогшего до костей войска, оно превратилось в закопченное, с прожженный дырами и пропитанное запахом пота и гари сборище. Но оно ожило телом и душой. И при всех досадных проженных прорехах повеселело и стало смеяться. Хохота и издевательств друг над другом было достаточно. А когда мимо солдат шествовал прикрывая рукой неудачник с прожженым задом, смеялись до слез, до хрипа, катались по снегу, колотили ногами лежа на спине.
— Жалко не видит Малечкин эту картину. Он бы приказал немедленно поставить этому солдату мыльную клизму! — сказал я и все схватились за животы и захлебываясь от смеха повалились на снег.
Мы заменили кой кому дырявые шинели и штаны, валенки, из которых наружу вываливались голые пальцы. Но на всех старых запасов не хватило. В обозе нашли старые списанные телогрейки, которыми на стоянках зимой укрывали лошадей. Все это порезали на куски и выдали каждому погорельцу как норму на заплатки. Им приказали поставить заплатки на дырявые зады, коленки, бока и локти.
После такой метаморфозы грязные, испачканные сажей, давно небритые пулеметчики стали походить больше на бездомных бродяг, чем на гвардейское войско.
Никто ни на кого не кричал и не читал морали. Все было естественно. Смех и ехидные замечания солдат были лучше всякой морали. Нужно и их понять. Они шли мокрые, в ледяных колодках, силы на исходе, добрались до леса, и уткнулись в костры, |зазевались, уснули, токова уж солдатская жизнь. Прожог дыру — пришивай заплатку, ходи как общипаный воробей.|
Утром после кормежки батальон подлатался, построился, вышел на дорогу и пошел в сторону передовой. До переднего края оставалось километров пять, шесть, не больше.
Если сказать обыденную фразу, что дивизия совершила марш, то за ней ничего, просто понятие. А тут вы представили живых людей. Солдаты пошатываясь, идут по дороге медленно переставляя ноги.
Для каждого переход и марш определяет свое содержание и понятие. Для одного он может быть легким в ковровых саночках, а для других при полной выкладке тяжелым и изнурительным.
Одни быстро катили по твердой земле в объезд на резвых рысаках, укрывшись с головой тулупом цигейковым мехом во внутрь. Им ни ветер, ни снег в лицо нипочем, так слегка пощипывает, вроде как одна приятность. Другие рангом пониже тряслись поджав ноги в деревенских розвальнях, подхлестывая и погоняя своих шустрых лошадок. Они тоже были укрыты бараньими тулупами, сидя спиной к ветру, покачивались на ходу. А те, на которых не было никаких рангов, которых считали на тысячи, шлепали по мокрому снегу в разводьях болот. Они были рады летевшему встречному снегу, потому, что ненцы не летали, и в лесу можно было разложить на ночевку огонь.
Я все время думаю, кто присвоил себе славу наших солдат, кто отодвинул в неизвестность те нечеловеческие жертвы и усилия, которые принесли своей Родине эти солдаты. Кто эти сытые и довольные? Знаете кто они? А нужно было бы знать!
Лес поредел, мы вышли на твердую, накатанную дорогу. Через некоторое время справа и слева стали попадаться заброшенные стоянки в лесу. Кругом из под снега торчали остатки негодного и брошенного военного имущества. Тут и там разбитые ящики из под снарядов и мин, цинки из под патрон. Из под снега выглядывали сломанные колеса телеги, разбитый передок армейской повозки, рваные солдатские сапоги и какое-то непонятное тряпье. На суку дерева висел противогаз и дырявый солдатский ботинок. Чуть дальше обрывки конской сбруи и куча почерневших от времени и солдатской кровьи бинтов.
Среди деревьев и сугробов были видны запорошенные снегом ровные площадки. Здесь когда-то стояли санитарные палатки.
Это была тыловая стоянка наших предшественников. Тылы их снялись и покинули лес, а передовые части еще стоят на передовой и ждут смены. Вон под деревом осталось несколько шалашей с порыжевшей хвоей, к ним вели засыпанные теперь снегом узкие тропинки. Словом не видя еще края леса, от которого мы должны будем свернуть вправо и пойти к передовой, мы видели, что топаем по прифронтовой полосе.
Здесь наверно стояла солдатская кухня, рядом с дорогой уголь и пахнущий сыростью пепел. Здесь же валялись заготовленные впрок дрова.
Мы шли и цепляли за корни деревьев ногами. Повсюду валялись обрывки телефонного провода и мотки колючей проволоки. Здесь среди хаоса и леса видны были глубокие воронки от бомб.
Дорога скатилась несколько вниз, а там дальше на самой опушке леса видны были лесные постройки рубленные из сырых бревен. Тут были склады, тут стояли повозки и коновязи. Не видя людей мы еще издали учуяли знакомый запах живого. И безошибочно определили, что не весь лес покинут, что здесь идет жизнь своим чередом. Запах жилья и дыма, людского и конского пота явственно доносило до нас слабым ветром.
Пройдя еще километра два, мы увидели, что здесь стоят тылы какого-то полка. Своих можно узнать по особым приметам. Вроде на всех шинели, шапки и валенки одинаковы. Но по тому как их носят повозочные, как на них примяты и напялены шапки, где они держат варежки за поясом или пазухой, по лошадям и по упряжкам, не зная в лицо своих тыловиков, мы сразу их узнаем. Подходишь поближе и сразу видны приплюснутые физиономии повозочных. Это сибиряки.
В боевых подразделениях у нас давно сменился и не раз солдатский состав. Сибиряков никого не осталось. А в обозах полков, чего им может сделается? Как были при лошадях, так и живут, слава богу. Война им хоть на двадцать лет.
Лес, где стояли тылы одного нашего полка был не на высоком месте. Копать землянки даже зимой здесь было бесполезным делом. Вода была близко под мерзлой коркой земли. Поэтому по дедовскому способу на поверхности земли ставили бревенчатые срубы и накрывали их плоскими крышами из бревен. Получалось вроде сарая, вроде теплушки. Бревна конопатили, мха было навалом, внутри ставили железные бочки с трубами и топили сколько каждому влезет. В срубах имелся узкий проход, завешанный куском палатки или мешковины. Люди входили и выходили, садились на возки и куда-то исчезали.
Между теплушками толкались солдаты, фыркали лошади, смотрели на людей и жевали сено. От куда-то выбился запах солдатской кухни. Запахло приятным запахом солдатского варева.
У тыловиков сейчас была серьезная работа. Они только что переехали. Им нужно было достроить склады, заготовить дров, подвести сено, вырыть колодцы и сделать многое другое, что требовала боевая обстановка.
Когда на переднем крае начнут убивать пехоту, у них наступит передых, а сейчас при полном комплекте полков у них самая тяжелая работа.
Каждый день передовая кроме кормежки требовала патроны, снаряды, лопаты, железные ломы, кирки и взрывчатку. Руками, схваченную морозом, землю не ковырнешь. Рыть окопы в мерзлой земле дело не плевое! Нужны боеприпасы, бензин для ночных светильников, километры телефонного провода, мотки колючей проволоки. Дивизия вставала в оборону. Она растянулась на десяток километров, сменив сразу несколько потрепанных в боях частей.
— Ваш майор Малечкин здесь! — крикнул часовой, когда мы проходили мимо него с повозками и пулеметами.
— Товарищ майор! Батальон подошел!
Майор Малечкин вышел из теплушки. Он улыбнулся и помахал мне рукой. По внешнему виду он вроде больше не болел.
Он был свой, как говорят, среди полкового начальства. С марша он уехал, когда заболел и теперь поджидал нас в тылах 45 гв.полка.
Нам предстояло выйти на передний край, где уже занимали оборону стрелковые роты. Тылы батальона вероятно останутся здесь, рядом с тылами полка, метров пятьсот от опушки леса
05.
Мы сделали короткую остановку, чтобы снять с повозок пулеметы, коробки с лентами, запасные стволы и патроны. Одна рота встанет на Бельскую дорогу, остальные уйдут соответственно по полкам. Рота Столярова останется пока в резерве дивизии и будет стоять здесь в лесу. Три роты в сопровождении связных ушли на дальний участок обороны. Рота Самохина осталась здесь, мне предстояло вывести и расположить ее на дороге.
Рота Столярова должна была заняться работами, чтобы оборудовать теплушки для наших тылов.
Самохин построил роту и мы пошли на Бельский большак. Впереди шел связной, я и командир роты. Было еще совсем светло, когда мы подошли к опушке леса. Впереди с опушки открывались бесконечные просторы и снежные бугры. Они небольшими террасами уходили куда-то вверх.
Оторвавшись от опушки мы сразу попали под бомбежку. Мы не слыхали и не видели откуда появились самолеты. На передовой где-то впереди слышались разрывы снарядов. Передовая звучала обычной перестрелкой.
Мы легли в снег. Сброшенные бомбы казалось летели именно в нас. Но когда они стали рваться, оказалось что они ушли далеко в сторону. Через некоторое время мы встали и медленно тронулись вперёд.
Снежные вершины бугров и высот были освещены солнцем. Из-за далеких высот послышался гул приближающихся снарядов. Дорога впереди покрылась всплесками взрывов. По другую сторону этого склона вниз на дорогу полетели линии трассирующих пуль. Активного боя на передней линии не было, это была обычная перестрелка.
Мы шли цепочкой друг за другом. По пути мы зашли в неглубокий овраг, легли в снег и стали ждать вечера.
Когда стало темнеть я вышел на дорогу, прошел несколько вперед и поднялся на бугор. Я хотел осмотреться кругом, чтобы представить себе кругом лежащую местность. Далекие холмы и господствующие высоты пропали из вида. Кругом чуть белеющий снег, а под ногами утоптанная солдатскими ногами твердая дорога. Она идет на передовую, вперед.
Командир роты Самохин вывел солдат на дорогу. Впереди пошли связные из стрелкового батальона, за ними я, потом Самохин с солдатами и сзади старшина роты с повозкой.
Кое где нам навстречу стали попадаться солдаты, |спешащие в тыл с передовой.|
Мы шли по дороге, поднимались на небольшие холмы, скатывались под горку и выходили на ровное место.
Но вот дорога уткнулась в поле ровного нетронутого снега, мы свернули в овраг по тропе и увидели людей, землянки подкопанные под скат обращенный на дорогу, стрелковые окопы и отдельные солдатские норы в земле.
Это был тот самый передний край, на котором поперек дороги стояла пехота. Впереди небольшое возвышение, а дальше, по ту сторону ровного снежного поля сидели немцы.
Взглядом можно было проследить нечеткие очертания дороги, укрытой снегом и уходящей вперед.
Солдаты остановились, опустили на землю стволы пулеметов, сбились в кучу, стояли курили и ждали дальнейших распоряжений. Над нашими головами то и дело посвистывали немецкие пули. Приятно слышать знакомый посвист пуль, когда стоишь в глубине оврага, дымишь махоркой, пританцовываешь от мороза, а они летят где-то выше.
По опыту мы знали, что развод пулеметов затянется на долго. Во-первых, для станковых пулеметов готовых ячеек на переднем крае не было. Нужно было выбрать места, копать мерзлую землю и долбить пулеметную ячейку.
Солдаты остались стоять в овраге, а мы с командиром стрелковой роты прошли по всему переднему краю. Мы добросовестно просмотрели его, переходя где ползком, где перебежками. Осмотрели внимательно нейтральную полосу, за которой находился немец. Огневые позиции немцев
мы конечно не знали. Мы знали одно, что на большаке Белый—Духовщина, где стоят друг против друга сильные стороны, огневую мощь будет обеспечивать пулеметная рота. И особой активности в выявлении огневых точек противника нам пока не нужно было проявлять, огневую систему немцев нащупают сами пулеметчики.
Здесь в овраге на самой передовой, в отличии от полковых тылов, все приспосабливалось к местности. Чего здесь только не увидишь? Здесь и сутулые фигурки солдат, и торчащие чуть выше над краем оврага макушки наблюдателей, и утоптанное дно оврага, где можно не боясь немецких пуль походить взад вперед и размять ноги, и выкурить не прячась, свернутую из газеты цигарку из махрятины. Здесь солдатам раздавали хлебово, рубили топором на порции хлеб. Здесь от норы к норе шныряли чем-то озабоченные солдатики. А вон черная дыра в земле, завешенная куском распоротого мешка — это вход в землянку командира стрелковой роты. В ней спал он и командиры взводов всех званий и степеней. Теперь стрелкам будет веселей — пришла целая орава пулеметчиков. Командир пулеметной роты лейтенант Самохин со взводными временно поживет у стрелков, а завтра с рассвета начнет копать для себя блиндаж.
Сейчас важно тихо и незаметно влезть в оборону, расставить пулеметы и постепенно закапаться в землю. Если немец заметит движение, он может подумать, что славяне накапливаются для атаки. Немец откроет огонь, — будут напрасные потери. Смена на переднем крае и ввод свежих сил самое ответственное дело.
— Лейтенант! — спросил я командира стрелковой роты, — Давно появилась немецкая авиация?
— Нет, всего второй день!
Видно немцы заметили передвижение по лесным дорогам, хождение солдат по передовой. Прошло два дня, как стрелки сменили части Соломатина. Теперь и нам предстояло приспособиться к новому месту на передовой.
Мы притащили с собой небольшую санитарную палатку, ее поставили в овраге для отдыха пулеметчикам, пока они вроются в землю.
Старшина и повозочный ушли по дороге назад, чтобы к утру на лошади доставить сюда пищу. Теперь они знали как проехать и где находиться их рота.
Я наметил где должны были стоять пулеметы и велел командиру роты развести расчеты на места. Я сел в сугроб, позвал своего ординарца, велел ему достать пачку махорки и мы закурили.
Я сидел, пускал крепкий дым и думал. Немец неспроста пустил сюда авиацию и два дня подряд бомбит.
Немцы всегда свои атаки начинают после обработки о воздуха. Два дня назад была не летная погода, теперь светило солнце и они вырвались на простор. Где они могут ударить? Здесь, вдоль дороги или на одной из тех высот, куда мне завтра предстояло идти?
Здесь дорога, справа лес, по которому мы пришли. Слева высоты, на которых сидят немцы. Часть высот была в наших руках. Немец не пойдет вести наступление вдоль дороги с открытым флангом, он может получить удар из болота, хотя вдоль опушки леса у нас не было ни артиллерии, ни резерва солдат. Немцы предполагают что вдоль опушки у нас идет сплошная линия обороны. И с утра до вечера бомбят опушку леса. Завтра мне придется пойти на высоты. Отвести туда пулеметную роту.
Я сидел в овраге на Бельском большаке, курил, ждал когда все пулеметы будут собранны и проверены в стрельбе. Я по голосу различал где какая может быть неисправность.
Мы прошли по всей линии обороны с Самохиным, ползали по глубокому снегу, выбирались на гребень, осматривали впереди лежащую местность, говорили с командирами взводов, с сержантами — командирами расчетов, с наводчиками, заряжающими и солдатами — подносчиками патрон. После этого я ушел в тыл.
По дороге вместе с нами шли полковые телефонисты. С переднего края вообще старались не ходить в одиночку. Человек мог попасть под пулеметный обстрел и остаться лежать в снегу истекая кровью.
Вскоре мы добрались до тылов батальона. Я доложил майору Малечкину, что рота Самохина встала в оборону на дороге. Он поехал с докладом в дивизию, а я забрался в сани, укрылся брезентом и лег спать. Завтра перед рассветом мне предстояло вести на высоты другую роту.
Майор вернулся часа через два и разбудил меня:
— Быстро поднимай роту! — сказал он.
— Через два часа приказано быть на месте!
Стрелковая рота на стыке полков, расположенная на скатах высоты 245 после массированного удара артиллерии подверглась танковой атаке противника. В результате удара стрелковая рота понесла большие потери. В обороне дивизии образовался прорыв. Командир дивизии Добровольский приказал немедленно вывести на склоны высоты пулеметную роту с двумя противотанковыми пушками.
— Давай бери роту и веди ее на высоту.
Майор достал карту и показал мне место, где мы должны будем занять оборону.
— Отметка на карте сверена с противотанковым дивизионом. Пушки подойдут на рубеж самостоятельно, ты их не жди.
Пулеметчики были подняты по тревоге. Командир роты старший лейтенант Столяров строил своих солдат на дороге. После того, как солдатам зачитали приказ, мы
вывели роту и пошли по снежной дороге.
В лесу было совсем темно. Когда мы дошли до опушки леса мы увидели чистое ночное небо, обсыпанное бесконечным количеством звезд. День обещал быть солнечным, а погода летной. Отойдя от опушки леса с километр мы увидели батальонную землянку торчащую под снегом несколько в стороне от тропы. До переднего края, подумал я, еще километра два три. Успеем затемно выдвинуться на исходное положение?
Командир роты, старший лейтенант Столяров был обстрелянный офицер. Солдатскую службу и технику он знал, но не любил по карте на местности разбираться. Он имел небольшое образование и сам признавался в этом.
— А чего стесняться! — говорил он, — Вон в полках сидят капитаны, дай бог имеют четыре класса церковно-приходской! Они конечно куражатся перед нами, делают умный и серьезный вид, копни его по карте, он сделает вид, что ему заниматься этим делом некогда. Даже выступить перед строем солдат без бумажки не научились. Профаны и все!
Если Столяров по-хорошему и честно признался, что не сможет вывести роту по снежным буграм в указанную точку, то майор Малечкин делал при этом умный и сосредоточенный вид.
— Я не выйду точно на место ! — сказал Столяров.
— Ничего! — ответил Малечкин, — Начальник штаба тебя туда выведет.
— Вот точка на карте. Я ее перенес с карты штаба дивизии. Бери азимут по компасу и топай напрямую!
— А где мы стоим?
— Ну брат! Это уж ты должен сам сообразить!
Столяров был дотошным командиром, он не переставал задавать вопросы майору.
— Ладно кончай свою болтовню! Есть приказ дивизии и ты с ротой должен выйти куда надо. И потом, чего ты здесь разглагольствуешь? Тебя поведет начальник штаба! Он как-нибудь найдет куда тебе нужно идти! Кончай разговоры!
Столяров посмотрел на меня и сразу успокоился. А я заглянул в карту майора и попросил его собственной рукой поставить точку на моей карте, куда нужно было роту вести.
— Это для порядка! — добавил я, — если с отметкой будет какая ошибка, то чтобы потом мне не вешали лапшу на шею.
Майор охотно нарисовал мне жирный кружочек и провел дугу, в направлении которой пулеметная рота должна занять оборону. Отступив немного в сторону, он поставил дату и время выхода роты на рубеж.
Когда я взглянул на карту Малечкина, понял, что сам Малечкин роту на место не привел бы. Собственную стоянку, где находился обоз батальона, он отметил с ошибкой в два с лишним километра.
Я ему ничего не сказал, я видел, что Столяров в него сразу же вцепится. Вернусь назад, потом с ним вдвоем разберемся.
В лесном массиве все одинаково и однообразно, зацепиться глазами за характерный объект на местности незачто. Майор, вероятно, взял за ориентир небольшую поляну, которая проглядывала за постройками тылов полка. Я же за привязку взял изгиб дороги, по которой водил пулеметную роту на Бельский большак. От этой точки на дороге я посчитал обратное расстояние. Они не могли сидя в лесу правильно взять отправную точку.
Меня удивило другое. Когда я был командиром роты меня никто не водил на передовую. Во время наступления я сам ориентировался на местности. А здесь одни прикидывались умниками, а другие, как Столяров откровенно непонимающими профанами. Столяров, тот откровенно волновался и переживал, а майор втирал ему очки.
— Послушай майор! Отойдем в сторонку! — сказал я вмешавшись в разговор.
— Я пришел в батальон с передка. Никогда ни перед самым плохим солдатом не лицемерил. Все что ты пытаешься ему здесь внушить, для меня слишком прозрачно. Зачем ты наводишь тень на плетень? В топографии ты не уверен и всегда чего-то боишься или совсем не хрена в ней не понимаешь.
Если нужно посадить роту в назначенное место, я могу это сделать с ошибкой в десять — двадцать метров. Но скажи об этом прямо. Зачем человеку голову морочить? Он все равно тебя не поймет.
И потом, на кой черт я должен за полковых начальников работать. У них в полку прорвало оборону, пусть присылают офицера, забирают роту и ведут ее на высоту. У меня есть обязанности по штабу, а я бегаю с поручениями как посыльной. Получается смешно. Я должен пойти к командиру роты и напомнить ему, чтобы он не забыл поесть и поспать. У нас майор должно быть полное понимание, в темную воевать нельзя. Я готов сделать все и в любых условиях, но ты должен со мной быть откровенным, иначе тогда подучиться срыв. Ты знаешь, что я передовой не боюсь. Я даже буду скучать сидя за бумагами. Но не делай из меня безучастного связного. Я по характеру не уживчив, когда мною начинают помыкать.
— Все! Договорились — ответил майор.
И с того дня у нас установились дружеские и нормальные отношения. Малечкин перестал куражиться передо мной.
Мы вышли по тропинке из леса. Солдаты сильно растянулись. При переходе это не имеет значения. Вот мы пересекли большак. По ту сторону большака протоптанных тропинок не было. Мне нужно было выбрать направление по снегу.
Вся рота была одета в новые маскхалаты, кожухи пулеметов были замотаны чистыми бинтами. Мы не хотели подвергать солдат неожиданным обстрелам, мы выбирали обратные скаты и придерживались низинок.
Мы поднимались все выше, обходя открытые места и избегая пряного обзора со стороны немцев. Белое пространство медленно уходило назад. Покрытые снегом поля и бугры меняли свое очертание.
Я иногда останавливал роту, выходил по нехоженому снегу вперед, поднимался на гребни и перевалы высот и осматривал впереди лежащую местность. Я проверял наш путь и заданное направление, по которому нам нужно было идти.
Каждый раз, когда я смотрел в открытое пространство, картина снежных высот представлялась в совершенно новом виде. Только гребни дальних высот, где сидели немцы, неподвижно белели, освещенные утренним солнцем. По их размытому очерку и не очень четкому горизонту я проверял и сличал с картой свое место нахождения.
Кое-где на снегу стали попадаться черные воронки от снарядов и бомб. По свежим следам обстрела можно было заключить, что передовая была недалеко.
Вот на нашем пути попалась утоптанная тропа, уходящая куда-то вправо. Узкая, извилистая стежка петляла куда-то в сторону. Куда она вела? Где она брала начало? По ней можно уйти совсем в другую сторону.
Все пути к передовой обычно жмутся в низины, идут вдоль кустов, петляют в складках местности. Их прокладывают методом проб и ошибок. Солдаты стараются не попасть под прямой обстрел и эти тропы иногда кружат окольным путем, чтобы подобраться к передовой. Но сколько они не петляли по складкам местности, они выползали на снежные перевалы, на прямую видимость, здесь солдаты и попадали под огонь.
Знаю по себе, когда приходиться преодолевать открытое место. Каждую секунду ждешь встречного выстрела, очереди из пулемета, или минометного обстрела.
Вот и наша лощина кончилась. Впереди бугор, который нам нужно преодолеть. Мы были все одеты в чистые маскхалаты. При переходе открытого места я приказал не махать руками, идти медленно, пригнувшись к земле. Но солнечный свет выхватил наши фигуры светлыми пятнами на фоне снега, и немцы заметили нас, когда половина роты перешла перевал.
Несколько разрывов мин последовали тут же. Я крикнул остальным, чтобы перебежкой преодолели высоту. Мы скрылись в лощину, но немец продолжал обстреливать нас не видя. Он пускал одиночные мины то туда, то сюда. Едва мы поднялись на очередную седловину, немецкий минометчик стал нас обкладывать минами со всех сторон. Разрывы мин следовали чаще и ближе. В любую секунду мина могла разорваться у кого-нибудь в ногах.
Немец бьет, а мне нужно следить за местностью, чтобы не сбиться с пути. Когда идешь, нужно все время держать в голове весь маршрут. Важно не потерять нить, начальную и конечную точку в пространстве, учесть все извилины, углы и повороты. А тут по мозгам бьет миномет.
При близких разрывах мин солдаты лезут на край лощины. А что это даст? Мина может ударить и там, по самому краю.
Мы ложимся и ждем. Что будет дальше? Разрывы мин уходят в перед. Кругом все бело и голо. Миномет вскидывает снег впереди. Сколько не лежи, нужно вставать.
|Мысленно я нацелился на избранную точку местности.| Крупномасштабной карты у меня нет. Местность зимой принимает новые, совсем другие очертания. Дороги и ручьи, овраги и низины, засыпанные снегом, перестают быть характерными ориентирами. Сличать карту с голой бугристой местностью дело не легкое. А тут еще бьет миномет. Каждый взрыв отвлекает и сбивает с мысли.
Выйти по карте в намеченную точку в открытом, заснеженном пространстве не так-то просто. На протяжении всего вертлявого пути нужно выдержать точно взятое направление.
Я иду впереди, за мной следует мой ординарец |Ваня| Парамошкин*, Столяров метров в двадцати сзади ведет своих солдат по нашим следам.
По моим расчетам где-то впереди за перевалом должен находиться наш исходный рубеж.
Через некоторое время рота выходит на рубеж. Солдаты ложатся в снег. Они довольны что здесь не стреляют. Ошибка в расстоянии может быть не более двадцати метров. Я беру азимуты вершин высот. Сюда на этот рубеж должны подойти артиллеристы. Где их теперь искать? Может где рядом сидят.
Я зову ординарца и мы идем назад по снежным холмам. Артиллеристы без нас на исходный рубеж не пойду. Мы лезем по глубокому снегу с перевала на перевал и ни где никаких свежих следов. Они с двумя пушками сидят где-то в сугробах.
Им и нам отдан приказ. Все остальное мы должны сделать сами. Никто нас за руку навстречу друг другу не поведет. Ошибка в расстоянии при выходе с двух сторон может составить и не один километр.
Поднявшись еще на один бугор, замечаю впереди сизый дым от костра. Мы ходим, ищем их битый час по буграм, а они развели костер и греются в низине.
Подхожу ближе, заглядываю в снежный овраг, повсюду вдоль него копошатся люди. Отдельные кучки солдат. Две пушки. Зеленые ящики со снарядами валяются на снегу. Два небольших костра, у которых сидят солдаты.
Спускаемся по снежному скату, на нас никто не обращает внимания. |Как будто нас вовсе нет или мы свои. Повсюду в низине сидят и стоят одетые в маскхалаты солдаты.|
Передков и лошадей около пушек нет. Их отцепили и отогнали в сторону. Артиллеристы при выходе на рубежи стараются всегда рассредоточится. В этом они молодцы!
|Солдаты в низине болтались без дела. Одни ходили размахивая руками. Другие сидели на корточках у костра. Таяли снег в котелках, для чая.|
Костры на фронте вообще разводить не разрешали. А здесь вблизи передовой солдаты были себе хозяева. Засечет ненец дым, ударит по огню, им же самим и достанутся мины. Причем здесь начальство. Оно сидит в лесу, а здесь передовая.
На передовой эти вопросы решали просто — разводили костер, отходили в сторону, и если немец по костру не стрелял, шли гурьбой, садились к огню, сушились, грелись, курили и чай кипятили.
Я подошел к группе солдат сидевших около снарядных ящиков. Они резались в карты. Играли четверо, остальные смотрели. Кто молчал, кто |подначивал| поделдыкивал, а кто давал деловые советы. Им сейчас было не до нас, ни до немцев и ни до войны. Их внимание было сосредоточено на картах, они были заняты исключительно важным делом. Я посмотрел на них и решил сам отыскать, кто среди них лейтенант — командир батареи.
Все они были одеты в белые маскхалаты, на головы накинуты капюшоны, поверх шапок каски, знаков различия не видать.
Я сел рядом с солдатом сидевшем поодаль от группы, достал кисет, свернул папироску и прикурил.
— Командир батареи вон тот, что сидит растопыря ноги?
— Он самый! — ответил солдат.
— Я, я! — Командир батареи!
— Вы от пулеметчиков? За нами пришли?
— Ну чего ты сидишь? Ходи! Твой ход! — обратился он к игравшему в карты солдату. И посмотрев в мою сторону добавил:
— Покури! Я сейчас!
Но не дождавшись конца игры, он бросил карты, поднялся и подошел ко мне. Мы поздоровались. Фамилию лейтенанта я не запомнил.
— А пулеметная рота где?
— Пулеметчики впереди. Метрах в трехстах отсюда. На исходном рубеже в снегу лежат. Вас ожидаем!
— Пушки сейчас тащить нельзя! — ответил лейтенант, — Слишком светло!
— Возьми связных и пойдем к пулеметчикам. Там на месте все и решим. Где пушки ставить, где пулеметы в снегу окапывать! — сказал я.
Я хотел еще что-то сказать, но в это время услышал гул немецкой авиации. Самолетов была целая группа.
Они шли вдоль линии фронта в направлении нас. Зениток у нал на переднем крае не было. Истребители наши не летали. Немцы были хозяевами в небе.
Самолеты переваливаясь с крыла на крыло бросали бомбы и постреливали из пулеметов. Никто никаких команд солдатам не подавал. Вот самолеты вышли на
нашу лощину и от серебристых крыльев оторвались черные бомбы. Каждый видел куда они падают. Солдаты шарахнулись в разные стороны и мгновенно уткнулись лицом в рыхлый снег. Теперь каждый ждал своей собственной бомбы. С десяток бомб неслось сверху в лощину. Десяток взрывов взметнулось над снегом и все кругом заволокло белой пылью. Самолеты сбросили бомбы, отработали и отвернули в сторону.
Когда смотришь снизу на летящие бомбы, точно не скажешь куда они именно ткнутся. Кажется, что они летят именно в тебя. Хотя можно и в такой момент определить их направление. Нужно только заметить, где находиться нос и хвост самолета, который бомбит. Если они на одной линии с тобой, то нужно немедленно рывком уйти куда-либо в сторону.
Снег и куски мерзлой земли взметнулись в грохоте еще раз. Мы дрогнулись телом и замерли приготовясь к смерти. Но вот тишина и гул самолетов уже в стороне.
Время зимой бежит очень быстро. Не успел оглянуться — уже вечереет! Не знаю, видели немецкие летчики припавших к земле людей. Мы поднялись на ноги и огляделись.
Пушки стояли целы. Раненых и убитых не было.
Только что эти солдатики резались в картишки, сидели на снарядных ящиках и посмеивались промеж собой, а теперь лица у них были вытянуты и от пережитого страха угрюмы. Они никак не могут осмыслить убиты они или остались живы?
— Подумаешь бомбежка! — скажет иной кто сидит в лесу.
— Побухало! Погремело! И никого не убило!
Но если бы этот иной прилег рядом с солдатом, когда на него сверху сыпались бомбы! Он бы узнал — убьет его прямым попаданием или нет? Попытался бы пережить вместе о солдатом завывание летящих к земле бомб.
Мы все смертны, все когда-то подойдем к своей последней черте. Но мы думали, почему человек хочет жить, хочет, чтобы это случилось не сейчас, не сегодня, а потом, после, когда-нибудь потом!
Одному судьбой дана долгая жизнь, а он хныкает. Другой знает, что конец близок и с сожалением смотрит на мерцание серого дня. Это и есть его последняя отрада жизни и надежда. Что поделаешь, когда большего
не дано. Это последнее и малое стало так ценно и дорого. Обидно до слез, что среди серого дня приходится умирать.
Солдат лежит вдавив свое тело в сугроб, а сверху усыплятся бомбы. Они ревут и все живое ждет последнего вздоха. Это надо пережить, почувствовать каждой жилкой, натянутой и налитой теплой алой кровью.
У кого нет сомнений, кто легко, не задумываясь, судит о бомбежке, тому не мешает однажды сделать над собой усилие
и представить только один кошмар. Один из тех, тысяч, которых пришлось пережить солдату на войне. И именно такой, когда у человека застывает кровь в жилах от страха, когда перехватывает дыхание, когда мороз по коже от позвонка и до затылка ползет. Не все с простых слов способны представить переживания человека. Но это быстро проходит, когда опасность ушла.
Сейчас я лежу на больничной койке, пишу, тороплюсь, зачеркиваю и снова пишу. В палату заходят люди. Они с любопытством посматривают в мою сторону и удивляются:
— Сколько можно писать!
Другие спрашивают меня:
— Что вы все время пишите?
— Мемуары, знаете, надоели всем! Там одни восхваления, сплошные победы и крики ура!
— Я пишу письма о смерти. Я пишу о тех, кто на моих глазах умирал.
— Письма с того света! Вам это не понятно? Да! Вы этого не пережили! Вам этого не понять! Что поделаешь — добавляю я. А сам думаю.
Царь хотел, чтобы солдаты отдавали жизнь за царя. Все хотят чужой кровью свои дела поправить. А мы за что воюем? За русскую землю! За наш свободный народ. Но перед смертью всегда нужно разобраться за кого ты стоишь.
|Вернемся к бомбежке.
После рева и грохота в висках стучит. Сердце куда-то торопится.|
Но вот бомбежка кончилась. Грохота нет. Он прошел, как шелест листвы. Встаешь и ни каких ощущений. Мало-помалу начинаешь понимать, что ты остался жив. Идешь по снегу вперед, запнулся за труп, нагибаешься, смотришь, это не тот солдат что сидел с тобою рядом, у которого ты прикурил. Мертвый лежит на спине. Глаза у него открыты. Перешагиваю труп, делаю два шага, передо мной пожилой солдат. Лежит на боку. Ему осколком оторвало руку. Он скулит придерживая ее.
Дальше несколько оглушенных. Они сидят в снегу, крутят головой, после тупого удара. Что это за жизнь? То умирай, то воскресай! Вот так всю войну! Что там Христос! Я сам воскресал не одну тысячу раз. И каждый раз снова. Пора и меня записывать в святые!
Живой человек переносит раны с болью и стонами. А смерть легка, она безболезненна! Она коснулась тебя, и ты потерял сознание. За сотую долю секунды увидишь вспышки цветистой радуги, а потом сверху навалится беспросветный черный бархат и наступит бесконечность. Я однажды видел его. Вот когда ты познаешь истину.
Вот когда ты постигнешь бесконечность.
Морозный колючий снег хлещет тебе в лицо. На ресницах налип белый иней. Постепенно начинаешь ощущать озноб и холод. Медленно оживаешь. В нос ударяет едкий запах взрывчатки. Ни боли, ни крови, только чувствуешь, что вши грызут. Вот так постепенно возвращается к тебе сознание.
Закусишь зубами варежку, сдернешь её с руки, засунешь руку за пазуху, поскребешь, погоняешь вшей и считай, что ты жив и тебе стало легче. Вот так наверно и Христос наш воскрес!
Сядешь в рыхлый сугроб, вдавишь его под собой, оторвёшь от газеты листок для закрутки, разровняешь щепоть махорки, завернёшь, послюнявишь газетный край, чтобы прилип, затянешься голубым дымком и выпустишь его через ноздри. Хорошо!
Тебе говорят что-то, кричат даже, а ты сидишь, дымишь махоркой и не |хрена| не слышешь. Тебя оглушило немного. Вот так и приходишь в себя после бомбежки.
То, что тебя оглушило и ты получил контузию, то это ровно ничего! На это не обращай особого внимания.
А кто здесь не контуженный, если не раз и не два бывал под бомбежкой? Все здесь на передке трехнутые, пристукнутые и контуженные. Умные люди на передовой не сидят. Они при орденах и медалях в тылах полка ходят. А если с такой контузией эвакуировать на лечение в тыл, тогда кто будет воевать?
Контуженный это тот, у которого изо рта кровь течет, из ушей и из носа хлещет, руки и ноги отнялись. А ты такой контуженный, как я по их мнению просто пристукнутый.
Вы получили приказ закрыть в обороне брешь! Дали две пушки и четыре пулемета, вот вы и действуйте! Командир дивизии провёл на карте красную черту. Считает дыра заткнута. А они сидят в снегу и ни как не очухаются.
У немцев отличная связь. Возможно, что самолёт пролетая сообщил на землю координаты нашей лощины. Не успели мы придти в себя, как по лощине ударил миномет.
Огонь он вел вслепую. Но нам от этого было не легче. Вот несколько мин рядом брызнуло снегом, оставив на земле вонючий след черного дыма. Миномет прошелся по лощине взад и вперед. Солдаты затаились. Но вот стало темнеть. Миномет пустил еще две мины и прекратил стрельбу.
Один солдат сидел, растопырив ноги и опершись руками в снег.
|Голову он откинул несколько назад и| смотрел куда-то в небо. Солдата толкнули, он замотал головой. Этот жив.
Вечер надвинулся как-то сразу. Командир батареи послал за упряжками. До рубежа оставалось немного. Вот и гряда, на которой должны окопаться в снегу пулеметчики.
Через ложбину напротив должны быть немцы. Хоть бы пустили ракету или очередь трассирующих! Все было бы ясно, где они тут сидят!
|Пулеметчиков развели, место для пушек оставили в середине.| Вскоре лошади подтащили пушки. Лошадей отцепили, пушки развернули, обкопали снежным бруствером.
Я, Столяров и лейтенант артиллерист обговорили план обороны. Наметили сектора обстрела и взаимодействие на случай появления пехоты и танков противника.
— Завтра, я постараюсь добиться, чтобы вам прислали саперов и взрывчатку, — сказал я.
— В снегу не усидишь! Против танков нужно зарываться в мерзлую землю!
— Не понимаю одного! В дивизии прекрасно знают, что с этого нужно начинать. Саперы без дела сидят в лесу. А людей против танков сажают прямо на снег.
|Попарщавшись,| я позвал ординарца. Столяров посмотрел мне в глаза. Тоскливо и с натянутой улыбкой он сказал мне:
— Может останешься до завтра? Явишься к Малечкину, он тебя опять куда-нибудь пошлет. А нам здесь поможешь во всем разобраться.
— Нет Столяров не могу! Малечкин ждет меня! Наказывал поскорей вернуться. В дивизии требуют его доклада. Им тоже нужно в армию сообщить, что участок закрыт, прорыв ликвидирован. Майор Малечкин должен сегодня явиться с докладом в дивизию. Пару дней подожди. Освобожусь, — обязательно встретимся!
Но со Столяровым мне не пришлось больше встретиться. Позиции роты были атакованы. Немецкие танки подошли к ним вплотную с двух сторон. Люди, пулеметы и пушки были в упор расстреляны. Бежать по глубокому снегу было некуда. Да и куда убежишь? Танки стояли и били в упор. В довершение всего, наши видя что танки могут прорваться в глубину обороны, ударили из реактивных установок. Немецкие танки попятились назад, а раненные на снегу были добиты.
Из всей роты живыми выбрались трое солдат. Они, получив ранения, пролежали до ночи среди убитых и выбрались к своим.
Попав на перевязку, они рассказали о том, что случилось. Столяров был убит из танка в упор, солдаты были расстреляны из танковых пулеметов
06.
Вот как бывает! Ночью пулеметная рота с двумя пушками и пулеметами вышла на рубеж, а утром, когда рассвело, ни людей, ни пулеметов не стало.
Я спросил Малечкина, — Почему по танкам не ударили сразу, пока они ползли к рубежу? Потом наверно стали искать виновных?
— Нет! — ответил Малечкин.
— В дивизии проморгали?
— Да, нет! Тут другое!
— Как это понимать?
— А так! Если бы двумя пушками остановили танки, то ракетами не стали бы стрелять. В этом все и дело!
— Ну, и ну! — промычал я. Второй год воюю, а истину войны до сих пор не усвоил. Подумаешь полсотни солдат, когда ракет не хватает.
Через два дня я получил персональный приказ отправиться в расположение 45-го гв.полка, на передний край, где стояла наша пулеметная рота на дороге Белый—Причиотое. Приказ передал мне майор Малечкин и у меня с ним по этому поводу состоялся разговор:
— Комбат Белов просил, чтобы ты находился у него на КП батальона. Командир сорок пятого лично ездил в дивизию и добился от начальника штаба такого распоряжения.
— Рота Столярова погибла. Теперь все они в штаны наложили.
— Ничего другого сделать для тебя не могу! Понимаешь — поздно! Я бессилен!
— Я понимаю майор, что меня суют туда, как затычку. Комбат сам всего боится. Я за него должен там порядок наводить? Получил пулеметную роту — пусть сам организует систему огня. Он что? Не может сообразить где поставить пулеметы? Как организовать систему огня? Где отрыть для пулеметов окопы? Сколько нужно взрывчатки, чтобы мерзлую землю взорвать? Что-то у нас за комбаты пошли? Ничего не знают, ничего не умеют! Боевой приказ на оборону получили они. У них там целый штаб умников. А я, — зачем им нужен?
Знаю я этого бывшего учителя начальных классов Белова и его зама Грязнова. На одном пробы негде ставить, а другой отъявленный трус, известный на всю дивизию.
— Я конечно пойду туда, коль есть распоряжение дивизии. Знаю почему они хотят, чтобы я сидел на дороге. Но что я смогу там сделать, если мне там никто не подчинен? Артиллеристы сами по себе. Стрелки в подчинении комбата. Всю оборону я должен взвалить на пулеметчиков?
— Зря ты старший лейтенант кипятишься. Я не знал, что у тебя в сорок
пятом полку были стычки и неприятности. Посиди у комбата недельку. Страсти пройдут, все уляжется. Я тебя отзову.
— Твою работу по штабу будет вести писарь под моим наблюдением. А ты отправляйся. Нам нельзя сейчас портить отношения со штабом дивизии.
Я встал с широкой лавки, на которой сидел, мне стало жарко и душно. Я вышел на воздух и закурил.
— Да! — подумал я. Они хотят мне повесить на шею свой участок обороны. |Какая-то здесь мышиная возня? Хотят жар загребать чужими руками.| Приду на КП, лягу на нары, сделаю вид, что они добились своего.
Я разыскал на кухне своего ординарца, он сидел и беседовал со старшиной. Старшина налил мне в котелок черпак мутного хлебова и протянул кусок оттаянного черного хлеба.
— Товарищ старший лейтенант надо поесть! Вы сядьте вот здесь на дрова и спокойно поешьте! А я буду собираться. Я вас подвезу до передовой.
— Как в роте с кормежкой сейчас? — спросил я старшину.
— Никто из ребят сейчас не в обиде. Сегодня порции больше. Остались продукты от погибшей роты. Так что солдаты сейчас довольны.
До выхода на формировку мы воевали на восточной стороне города Белого. Теперь, получив пополнение, дивизия должна была подойти к городу с юго-западной стороны. Нам было приказано срочно выйти в район деревнь Батурино и Пречистое
01.
На этом участке мы должны были сменить потрепанные в боях части корпуса Соломатина. Они вели наступательные бои, перерезали дорогу Белый–Духовщина, сумели прорвать укрепления полосы обороны немцев, но понесли большие потери. Теперь обессилив, они могли не выдержать удара немцев и потерять захваченные рубежи. Немец мог в любой момент нанести им ответный удар и отбросить их за дорогу. Вот причина, по которой мы должны были спешить.
Брал Демидки, воевал в Струево, стоял в обороне на окраине города около больницы, но в самом городе не разу не бывал. Однажды ночью ходил на окраину брать языка, но кроме метели и снега в темноте ночи ничего не разглядел. Да и в такие тревожные и напряженные минуты смотришь за обстановкой только вокруг себя. Я не рассказывал вам об этом небольшом эпизоде, но надеюсь, что потом расскажу.
солдат способен на все. Все это избитые и потертые, как старые дырявые штаны, слова. На деле все оборачивалось по-другому.
попавших в беду. Они кричат, дают друг другу разные советы и когда последние выбираться на твердую землю все утихают, настораживаются и оглядываться кругом.
Солдаты ускорили шаг и через некоторое время мы подошли к отдельной роще и встали на ночлег.
а в глазах продолжают прыгать огоньки.
После такой метаморфозы грязные, испачканные сажей, давно небритые пулеметчики стали походить больше на бездомных бродяг, чем на гвардейское войско.
Среди деревьев и сугробов были видны запорошенные снегом ровные площадки. Здесь когда-то стояли санитарные палатки.
У тыловиков сейчас была серьезная работа. Они только что переехали. Им нужно было достроить склады, заготовить дров, подвести сено, вырыть колодцы и сделать многое другое, что требовала боевая обстановка.
Снежные вершины бугров и высот были освещены солнцем. Из-за далеких высот послышался гул приближающихся снарядов. Дорога впереди покрылась всплесками взрывов. По другую сторону этого склона вниз на дорогу полетели линии трассирующих пуль. Активного боя на передней линии не было, это была обычная перестрелка.
мы конечно не знали. Мы знали одно, что на большаке Белый—Духовщина, где стоят друг против друга сильные стороны, огневую мощь будет обеспечивать пулеметная рота. И особой активности в выявлении огневых точек противника нам пока не нужно было проявлять, огневую систему немцев нащупают сами пулеметчики.
Немцы всегда свои атаки начинают после обработки о воздуха. Два дня назад была не летная погода, теперь светило солнце и они вырвались на простор. Где они могут ударить? Здесь, вдоль дороги или на одной из тех высот, куда мне завтра предстояло идти?
вывели роту и пошли по снежной дороге.
Я ему ничего не сказал, я видел, что Столяров в него сразу же вцепится. Вернусь назад, потом с ним вдвоем разберемся.
Мы поднимались все выше, обходя открытые места и избегая пряного обзора со стороны немцев. Белое пространство медленно уходило назад. Покрытые снегом поля и бугры меняли свое очертание.
При близких разрывах мин солдаты лезут на край лощины. А что это даст? Мина может ударить и там, по самому краю. 
|Солдаты в низине болтались без дела. Одни ходили размахивая руками. Другие сидели на корточках у костра. Таяли снег в котелках, для чая.|
нашу лощину и от серебристых крыльев оторвались черные бомбы. Каждый видел куда они падают. Солдаты шарахнулись в разные стороны и мгновенно уткнулись лицом в рыхлый снег. Теперь каждый ждал своей собственной бомбы. С десяток бомб неслось сверху в лощину. Десяток взрывов взметнулось над снегом и все кругом заволокло белой пылью. Самолеты сбросили бомбы, отработали и отвернули в сторону.
и представить только один кошмар. Один из тех, тысяч, которых пришлось пережить солдату на войне. И именно такой, когда у человека застывает кровь в жилах от страха, когда перехватывает дыхание, когда мороз по коже от позвонка и до затылка ползет. Не все с простых слов способны представить переживания человека. Но это быстро проходит, когда опасность ушла.
Вот когда ты постигнешь бесконечность.
|Голову он откинул несколько назад и| смотрел куда-то в небо. Солдата толкнули, он замотал головой. Этот жив.
Попав на перевязку, они рассказали о том, что случилось. Столяров был убит из танка в упор, солдаты были расстреляны из танковых пулеметов
пятом полку были стычки и неприятности. Посиди у комбата недельку. Страсти пройдут, все уляжется. Я тебя отзову.