Выход к шоссе

Выход к шоссе


Ноябрь 1943 года

Первый снег. 11 ноября перешли шоссе.
-01- Перешагнув через чистую немецкую траншею, я прошел шагов пять вперед, огляделся кругом и сел на старый, высохший пень на открытом месте.
Кругом тишина, даже листва не колышется, ни отдаленного гула, ни всплеска мины, ни одного винтовочного выстрела. Как будто всё замерло и чего-то напряженно ждет.
— Федь! А, Федь! — говорю я Рязанцеву.
— Пошли двух ребят в полк, надо доложить, что мы немецкой траншеи достигли. И пусть спросят, нам здесь оставаться или дальше идти.
А остальным ребятам скажи, чтобы спустились в траншею. Чего они у тебя все поверх земли торчат? Немцы могут в любую минуту вернуться. Наши тоже иногда от страха бегут. Бросят траншею, |ротному шею намылят| 00 , а потом лезут по кустам брошенную траншею у немцев отбивать. У немцев это чаще случается. Не думали мы в сорок первом, что немцы будут так драпать от нас.
Я сижу на высохшем пне, смотрю себе под ноги и думаю:
— Мне одному недолго спрыгнуть в траншею, если вдруг появятся немцы.
Проходит час, другой. По-прежнему кругом всё тихо и почти недвижимо. То война, кругом вой и грохот стоит, пули и мины летят. То вот, как сейчас — полное затишье. От такой тишины глаза слипаются, мозг перестает работать.
Через некоторое время появляются связные.
— Чего там? — спрашиваю я.
— Нам велено дождаться подхода стрелковой роты. За стрелками тянут провод. Сюда дадут телефонную связь.
-02- — Вам товарищ гвардии капитан, велели со штабом связаться.
Немецкая траншея отрыта в чистом поле. Извилины ее идут параллельно обрубу кустов и леса. Передний бруствер замаскирован свежим дерном под цвет окружающей травы.
Между траншеей и лесом находится низинный участок поля, полоса земли шириной пятьдесят-семьдесят метров. Если смотреть на траншею со стороны нашего переднего края, где сейчас наша пехота сидит, то будет казаться, что траншея проходит по самому обрубу леса.
Это зрительно и ввело в заблуждение наших минометчиков и артиллеристов. Когда они занялись пристрелкой траншеи, то все снаряды и мины легли по краю кустов. А до кустов больше полсотни метров. На войне и в этом деле есть свои хитрые приемы.
Примерно еще через час к траншее подошла стрелковая рота. Это наш первый батальон. В нем всего полсотни солдат. Следом за ротой, |через некоторое время,| появились связисты.
Разговор по телефону короткий. Я получаю приказ выдвинуться вперед, перерезать шоссе, закрепиться на нем, выслать связного и ждать подхода нашей пехоты.
Боевая обстановка ясна! Кто находится правей, кто левей — неизвестно. Где находятся немцы, в полку тоже не знают.
|Обстановка на войне быстро меняется. Мы должны двигаться вперед, как бы с завязанными глазами, тыкаться на ощупь, авось повезет.
-03- Нам известно одно, что некоторое время назад где-то здесь, на этом участке, 158 Московская дивизия Безуглого с двумя танковыми ротами армейского резерва прорвала фронт и ушла к немцам в тыл. Сейчас она действует где-то впереди по тылам противника. На участке прорыва немцы сбежали. Где теперь находятся немцы, никто точно не знает. 158-я с боями продвигалась вперед и понесла значительные потери. Нас предупредили, что люди 158-й могут выходить из окружения.
На флангах у нас постреливают немцы, а где они точно сидят — никто об этом не знает. При движении вперед мы можем запросто влипнуть в засаду.
Наш полк получил приказ прикрыть весь участок прорыва. Командир полка сделал просто, возложил выполнение этого приказа на меня. Иди и прикрой! Вот и весь разговор при отдаче боевого приказа.
Мне приказано находиться во взводе разведки, выдвинуться вперед и перерезать шоссе. Где-то здесь находится участок прорыва. Но какой он ширины, нам этого не дано разведать. Возможно, мы уже вошли в него.
Солдаты-стрелки уже занимают траншею. Сгорбились, насторожились. Но когда они узнали, что разведчики уходят вперед, лица у них просветлели, пехотинцы разогнули спины, таращили на нас глаза.
-04- У солдат-стрелков с души, как бы тяжелый камень свалился. Еще бы! За спиной разведчиков можно сидеть!
Я подаю команду. Федя поднимает разведчиков. Мы пересекаем низину и уходим в кусты. Маршрут движения можно выбрать и другой. В кусты не идти, а свернуть круто влево и выйти на полевую дорогу, которая огибая угол леса, идет в нужном нам направлении.
Где мы пойдем, это сейчас не важно. По кустам мы будем идти скрытно, а на дороге нас будет видно издалека. Везде можно нарваться на немцев.
Перестрелка может быть короткой, кому как повезет. У меня сейчас одно желание — пройти тихо и незаметно, не вступая ни в какие стычки. С немцами мы можем встретиться везде, в любую минуту, неожиданно попасть под огонь или обойти их тихо стороной.
Хорошо идти, когда ты всё знаешь и видишь. А тут на душе кошки скребут, когда вот так вслепую пялишь глаза, а тебя стерегут.
Кругом тишина и полная неизвестность. Тишина хуже грома и рева, она действует на нервы. Впереди только голые кусты, и опавшая листва шуршит под ногами.
Если немцы, при встрече, будут, как и мы, находиться на поверхности земли, то они нам не страшны. У нас автоматы и по паре гранат. В ближнем бою, метров с десяти, у нас огневое преимущество. А вот, если мы нарвемся на немецкие окопы и пулеметные гнезда, то мы понесем значительные потери. Убитые и раненые свяжут нас по рукам.
-05- Смотрю на Рязанцева. Федя лениво шагает рядом. Раздвигает руками кусты, смотрит угрюмо, немцы его не интересуют совсем.
— Вот выдержка! — думаю я, и замечаю в его лице явное неудовольствие.
Я тоже иду и не приседаю. По внешности моей не видно, что каждую минуту, секунду, каждый новый шаг, на вдох и выдох я встречную пулю жду.
Мой Федя видимо недоволен, что я пошел не по дороге, а по кустам. Я чувствую это и говорю:
— Можно принять левее! Выходи на дорогу!
Мы проходим по кустам еще метров сто, и они внезапно обрываются. Впереди открытое поле и проселочная дорога вдоль опушки леса.
Рязанцев не останавливаясь, а нужно бы оглядеться, вываливает на дорогу и топает вперед.
Мы обходим край поля, дорога идет вдоль опушки леса. Рязанцев приближается ко мне и трогает меня за рукав. Я тут же останавливаюсь и оглядываюсь по сторонам, пристально смотрю вперед, шарю глазами вдоль дороги. Немцев нигде не видно.
Я поворачиваюсь к Рязанцеву и вопросительно смотрю на него.
— Тебе, капитан, выпить надо! У нас с тобой бутылка шнапса есть. Ребята в траншее пошарили и несколько бутылок нашли.
— Давай хлебнем по маленьку! Чтоб на душе было спокойней и веселей, — и он подмигнув мне, достал из-за пазухи бутылку немецкого шнапса.
Я посмотрел ему в глаза, как бы спрашивая:
— А ты уже хряпнул?
Перед моими глазами уходящая дорога и -06- протянутая с бутылкой рука. Красивая цветная этикетка с надписью не на нашем языке. Я еще раз взглянул на Рязанцева, у него на лице довольная улыбка.
Вот почему ты идешь спокойно и выдержка у тебя.
— Пей, капитан! Не тяни напрасно время!
— Ты, я вижу, уже успел лизнуть?
— Малость для пробы! Рот ополоскал! Надо же определить, может отравленная.
Я сплюнул на землю, огляделся по сторонам и сказал:
— Давай, открывай!
У Рязанцева на душе отлегло. Он уже, наверное, полбутылки высадил. То-то у него улыбка довольная и земли под собой не чует.

Рязанцев вынимает тесак, срезает ветку, очищает ее от сучков и протыкает пробку во внутрь. Я беру у него из рук бутылку, запрокидываю голову, делаю несколько глубоких глотков.
— Пей, пей! Мне половину оставь!
По внутренностям льется приятная влага с привкусом тмина, градусов в тридцать, не больше.
— Пей, пей! Меньше половины мне оставь! Почитай, я уже половиной бутылки горло промыл.
Объем немецкой бутылки — семьсот пятьдесят. Я делаю передых и снова припадаю губами к зеленой бутылке. Рязанцев понимающе смотрит на меня.
— Теперь на извозчике можно ехать до Витебска!
— Все помаленьку хлебнули, один ты у нас ни в дугу остался.
Вот теперь можно спокойно идти на шоссе.
-07- Вообще-то это было в первый раз, когда я в разведку шел в приподнятом настроении. Три года непрерывной, беспросветной и тяжелой войны. Постоянное непосильное напряжение, жизнь без проблеска и без всякой надежды. Сколько можно вот так, под пулями и снарядами ходить? Мы, наверное и были созданы, чтобы за тенью смерти ходить.
После двух опрокидываний на душе просветлело. Вроде, как медаль за усердие дали. По всему телу растеклась незримая лёгкость и неземная благодать. В таком ангельском состоянии и умереть не страшно. А ведь не убьют, и не ранят.
По законам войны смерть надвигалась, когда ты измотан, опустошен и падаешь от бессилия и усталости. Для меня сейчас, командир полка и немцы вовсе не существуют. Двумя опрокидываниями бутылки я снял с себя заботы и сбросил тяжесть войны.
Дорога идет вдоль опушки леса. Мы идем, разговариваем с Рязанцевым и посматриваем вперед. Теперь я уверен, что с нами ничего не случится. Нас может остановить только танковый выстрел в упор. Вместо сосредоточенного внимания, у нас в душе спокойствие и безразличие ко всему.
До выпивки сознание работало предельно чутко и остро, выхватывая каждую мелочь на ходу. Теперь мои мысли вертятся внутри. Теперь я рассуждаю большими и общими категориями. Вроде, как наш командир полка Григорьев 01. Он конкретно, никогда ни о чем не говорит. У него на языке только одно. Он изрекает только:
— Давай!
Видно, он всё время пребывает в ангельском, поддатом состоянии.

Внешне я был совершенно трезв. Мыслил легко и -08- свободно, и даже с размахом. Разведчиков мне было не жалко. Я думал о них примерно так:
— Все за одного и каждый сам за себя.
По земле я шел твердо, бодрым шагом, пружиня сильными ногами. А что? Хорошо!
Я больше не мучился мыслью, что мы — профессиональные смертники и убийцы, что нас специально посылают на смерть. Теперь, я посылал всех куда подальше.
Лёгкий хмель в голове держался недолго. Я шел рядом с Рязанцевым и в ответ бросал ему короткие фразы. Но о чем он говорил, я по-честному не вникал.
Это неплохо, думал я, что мы сегодня немного поддали. Нужно лично убедиться и побыть самому в этом состоянии. Опытные жулики и воры, выпивши, наверное, на дело не ходят. Работа есть работа! Попробуй, залей глаза и улови мысль. А в деле нужна тонкая, быстрая, неуловимая мысль. Выходит, что разведчикам нельзя давать спиртного за два дня до выхода.
У Рязанцева вывеска покраснела. Он бутылкам счет потерял. За руку его не возьмешь и от бутылки не оторвешь. Федя не просто командир взвода, он, прежде всего, сам разведчик. И если он захочет выпить, шагая рядом с тобой, то он обдумает всё ловко и хитро, выдует из горла прямо на ходу, ты и не заметишь.
Поперек нашего пути видна какая-то канава. Дорога вильнула в сторону на отлогий переезд. Я проверяю направление по компасу, мы переходим канаву, поднимаемся по косогору вверх, продираемся через кусты и неожиданно ступаем на шоссе.
-09- — Вот так! — ловлю я себя на мысли. Издали шоссе не заметили.
Мы пробуем ногами асфальт. Шоссе не широкое. Двум машинам разъехаться трудно. Я подаю команду рассредоточиться и приказываю Рязанцеву занять круговую оборону.
— Пошли в полк связного. Пусть доложит, что мы вышли на шоссе.
Связной скатился вниз под бугор. Его фигура мелькнула за кустами, и через некоторое время он исчез из вида.
Я обошел разведчиков, осмотрел сектора обстрела, поставил каждому задачу на случай появления немцев.
Полковая разведка — это не просто взвод солдат-стрелков, оцепивших участок шоссе. Разведчик — это боец-одиночка, умеющий всё или почти всё, он может встретить немца в любой обстановке. Разведчик во время боя многое решает сам. Моя задача в засаде на шоссе — общее руководство.
При появлении на шоссе обоза или пехоты, мы не только должны удержать свой рубеж, а взять языка. Здесь всё проще. Здесь мы скрыты от противника. Здесь брать проще, чем из немецкой траншеи, из-за колючей проволоки.
Здесь я могу послать в обход двух-трех. Немцы увидят, что кругом обложены, побрасают оружие, лапы поднимут вверх. Здесь у нас явное преимущество. Мы сидим в засаде, а они у нас будут на виду. Сколько нас здесь? А немцы у нас все на счету! Подам команду — бери на себя пятерых — и каждый возьмет пятерку. На выгодной позиции можно и одиночный Фердинанд поджечь. Была бы на то Божья воля, в смысле, везение.

-10- Часа через два вернулся связной. Нам было приказано оставаться на шоссе и завтра ждать подхода пехоты. Шоссе сдать стрелкам, а самим двигаться вперёд к перекрестку проселочных дорог.
При выходе на перекресток ждать подхода нашей пехоты и батареи полковых орудий. Участок прорыва немецкой обороны теперь уточнён. Перекресток дорог является последней точкой отсчета при выходе 158 сд в глубокий тыл противника. Справа и слева от перекрестка дорог могут находиться немецкие части прикрытия.
52-му полку приказано сосредоточиться на этом участке, занять оборону и не дать немцам закрыть участок прорыва и выйти на шоссе.
Мы прошли по шоссе несколько вправо, свернули на проселочную дорогу и пошли в направлении перекрестка дорог. Я посмотрел на карту. Участок, где должен занять оборону наш полк, был расположен в узком пространстве между двумя опушками леса. Проселочная дорога, проходящая здесь, идёт в район высоты 305.
Мы спустились с не крутой насыпи шоссе. Прошли метров триста, и подошли к немецкому блиндажу. Около блиндажа — артиллерийская позиция и брошенное дальнобойное орудие.
Длинный ствол круто поднят вверх, рядом валяются ящики с головками от снарядов и длинные латунные гильзы, набитые бездымным порохом в виде макарон. Снаряды уложены в ящики, а гильзы кучей валяются на земле. Рядом на земле стоят ящики с белыми мешочками -11- дополнительных зарядов. Вскрытых ящиков кругом очень много. По-видимому, солдаты 158 с.д. здесь побывали.

Старший сержант Сенько сбегает по ступенькам в проход блиндажа и из-под земли кричит:
— Товарищ гвардии капитан! Большой блиндаж! Человек на двадцать! На полу свежая солома! Вот поспать бы сейчас! Может, поставим часовых, чтобы никто не занял?
— Не суетись! Нам на перекресток надо идти!
Сенько вылезает наверх. Я подаю команду, мы сходим с дороги и идем вдоль опушки леса.
Смотрю снова на карту, до перекрестка метров двести. Впереди между двумя выступами леса неширокое открытое пространство. Над поверхностью земли торчит врытая в землю бревенчатая изба. Видна только крыша. Подходим ближе.
Я смотрю на врытую в землю избу и думаю: что это, убежище от бомбежки, постоялый двор или контрольный пункт на перекрестке дорог? Подходим еще ближе. Тишина, ни движения, ни встречного выстрела. Обходим избу молча кругом.
Вот проход, идущий вниз, входная дверь в конце прохода закрыта. Крыша избы из почерневшей дранки. В крыше нет отверстий, не видно бойниц. В чердачном окне темнота. Стекло покрыто толстым слоем пыли.
Киваю головой. Разведчики занимают места по углам избы, автоматы берут на изготовку.
Двое ребят тихо спускаются по ступенькам в низ прохода, подходят к двери, останавливаются, прислушиваются. Мы наверху стоим начеку.
-12- Все ждут, когда эти двое толкнут дверь ногой вовнутрь, и она, скрипнув, откроется. Разведчики наверху затаили дыхание, приготовились.
Рукой подаю знак стоящим перед дверью. Все видят мой лёгкий взмах кисти. Один из двоих, что внизу, слегка нажимает на дверь. Дверь не заперта. Она тихо скрипит и открывается вовнутрь. Пока всё тихо.
Первый из разведчиков делает шаг вперед. Вот он исчезает в темном пространстве прохода. За ним вовнутрь избы быстро подается другой. А их место снаружи занимают двое других.
Смотрим в дыру прохода и терпеливо ждем. Наконец, один из разведчиков появляется в проеме двери и спокойно говорит в полный голос:
— Там люди, товарищ гвардии капитан. Бабы, старухи и двое стариков с бородами. Говорят не по-нашему, непонятное что-то лопочут.
— Вот жалость! — восклицает кто-то из ребят, — весь шнапс выпили, а там молодухи!
Я киваю Рязанцеву следовать за мной. Мы спускаемся, не торопясь, по ступенькам узкого прохода. Федя следует вплотную за мной.
Разведчики, стоящие по углам, опускают автоматы, но остаются на месте. Без команды они со своих мест не имеют права сойти.
Нагибаюсь в дверях под низкой притолокой и сразу из света попадаю в темноту. Молодые бабенки стояли у стены, старухи и старики сидели на узлах и тюках. Они сгрудились в углу и прижались друг к другу. Как рыбья стая мальков сбились в одну кучу от щуки.
Спрашиваю по-русски. Все молча, исподлобья смотрят на меня. Я повторяю вопрос — никакого ответа.
-13- — Вы что? Глухие? — возвышаю я голос до крика и для понятливости пускаю в их сторону трёхэтажным матом.
— Кто такие? Почему здесь находитесь?
Они в ответ бормочут не по-нашему.
— Все-таки наш мат действует на них — делает заключение кто-то из стоящих у двери солдат.
— Кто такие? — спрашиваю я их по-немецки.
В ответ опять невнятное бормотание.
Немцы — не немцы, скорее, из Прибалтики литовцы.
На стариках и старухах черные длинные одежды не нашего, не русского покроя. Да и рожи не те. Не славянского мордоворота.
Две бабенки, сидящие впереди у стены одеты в национальные юбки с фартучками и кофты с оборочкой. Поверх надеты безрукавные душегрейки с вырезом на грудях. Одна из молодух подалась к двери и застыла на месте. У нее толстая задница и крутые бедра под юбкой. Стоит, переступает с ноги на ногу, как молодая необъезженная кобылица.
Я спрашиваю их еще раз, но по-немецки, кто они, откуда и почему находятся здесь. В ответ слышу непонятную гнусавую речь старика. Бабенки молчат.
— Видать, вон та стерва немецкого хахаля поджидала! Как скрипнула дверь, она тут же и выскочила вперед! — сказал солдат, вошедший в избу первым.
— А что, это идея! — подхватил я.
— Давай, капитан, ее в дивизию отправим, там с ней быстро разберутся! — сказал Федор Фёдрыч.
— Ты, Федь, самого главного не уловил! Солдат нам хорошую идею подал, а ты — в дивизию!
— Давай выйдем, наверху потолкуем.
-14- Я поворачиваюсь к солдатам и говорю:
— Останьтесь здесь, Всех держать на местах и не разрешать шевелиться! Кто шевельнется — разрешаю стрелять!
Мы вышли наверх, и я сказал Федор Федоровичу:
— У меня, Федя, план, а ты говоришь — в дивизию. Давай присядем вот тут, закурим, я тебе план изложу.
— Посадим в избу на ночь наших молодцов. Старикам и старухам жестами прикажем сидеть и не двигаться. В избе должна быть полнейшая тишина. Прикажи от моего имени, пусть им покажут ножи, что кто шевельнется или пикнет — тут же прирежут. Самим тоже сидеть тихо.
Сейчас вокруг избы по углам стоят ребята. Ты их снимешь. Всех лишних отправь в лес, вон туда. На лесной дороге выставишь группу захвата. Не исключено, что с наступлением темноты к этим бабенкам явятся два немца. Немцы к избе могут подойти с любой стороны. Думаю, что ночные гости к перекрестку дорог явятся обязательно. Видел, как эта стерва нервно топталась на месте?
Итак! Четверо в избу, трое вместе с тобой в засаду на лесную дорогу. Двоих положи вот здесь, около избы под кустом. Они пропустят немцев вовнутрь, а обратно чтоб немцам не было хода.
Я буду находиться с отдыхающими в ельнике. По боевой тревоге — сбор всех в густом ельнике, сигнал — две красных ракеты. Если придется вступить в бой с превосходящим противником, рубеж обороны — на опушке ельника.
Передай всем, что с наступлением темноты -15- ожидается взятие контрольного пленного. Связь со мной будешь поддерживать посыльными.
Да, вот еще что! Выдели мне одного, чтобы всё время был при мне. Ординарца, сам знаешь, у меня теперь нету.
Особо предупреди двоих, которые будут лежать около избы под кустом. Ни одной живой души они не должны выпустить на волю. С прохода глаз не спускать. Распоряжений больше нет. Давай, действуй, и поскорее!

От врытой в землю избы под прямым углом расходятся во все стороны дороги. Одна идет назад, в сторону шоссе. Там, на шоссе сидит наша пехота. Другая, левая, изгибаясь не круто, уходит в лес с густым ельником и сосняком. Прямая, по ходу идет по открытому полю через прогалок в сторону высоты 305. А правая, переваливаясь через невысокую гряду, уходит в кусты, откуда постреливают немцы.
Главное не в том, что на одной из дорог должны появиться одиночные немцы, главное то, что мы должны продержаться здесь до подхода пехоты и нашей артиллерии. Мы должны удержать перекресток, потому что в армию доложили, что перекресток в наших руках.
По высоте солнца можно было сказать, что до вечера осталось немного. С наступлением темноты немцы не сунутся сюда, не в их привычке завязывать бой, на ночь глядя.
— Что будем делать с этими? — мотнув головой в сторону избы, спросил Федор Федорович.
-16- Я посмотрел на него, перевел взгляд в сторону серой крыши и подумал:
— Почему эта семейка оказалась здесь, на нашей белорусской земле? Кто они, эти пришельцы? Безземельные переселенцы или колонизаторы, помещики из Литвы?
Хотели, наверное, прибрать к рукам наши русские земли. Когда-то в далекие времена, в средние века Великое Литовское княжество царствовало здесь.
Вернулись на свои, так сказать, исконные владения. Эту мерзость надо давить на нашей земле, чтобы отбить всякую охоту занимать здесь поместья. Расстрелять их недолго. Подождем до утра.
— По всему, Федя, видно, что сидят они здесь не день и не два. Помещики в Россию пожаловали. Эксплуататоров здесь не хватало. На чужую землю позарились. Наши славяне на них должны были спину гнуть, а они пришли вотчины свои возделывать. По законам военного времени всем захватчикам, в мундирах они или в юбках, положена пуля в лоб. "Рот не разевай на чужой каравай!"
Витебск и земли с окружными городами в средние века были захвачены Литвой. В 1670 году с окончанием Ливонской войны все эти земли по договору были возвращены России. Видать, старички эти следом за немцами явились сюда. Поделили нашу землю на фольварки и поместья.
Это не важно, что они не военные. Они, как оккупанты, тоже подлежат уничтожению. Другое дело, когда мы придем к ним в Литву. На их земле мы не имеем права тронуть их пальцем. А здесь они не пленные и не местные жители. Они — оккупанты, и нечего с ними возиться. Сегодня они нам нужны для приманки. Другое дело, когда мы однажды в деревне ночью вместе с немцами взяли француженку-проститутку. Та занималась честным трудом и на имение не рассчитывала. -17- А этих гнид нужно давить.

Со свободными от вахты ребятами я отправился в густой ельник. Там, за ельником, в глубине леса валялись какие-то ящики. Я велел ребятам принести пустых ящиков и сложить лежанку. Валяться на холодной земле нет никакой охоты.
— Сходите, взгляните, что там за склад. Ребята вернулись и показали консервные банки, бутылки анисовой тридцатиградусной и несколько буханок хлеба.
— Там у немцев брошенный продуктовый склад! До склада недалеко, каких-то метров сто, не больше. Я посылаю туда еще ребят, чтобы они притащили всё сюда, в ельник. Сюда в ельник из чужих солдат никто не войдет. Это наша территория, и часовой никого из наших полковых сюда не подпустит. А на склад может припереться завтра всякий народ. Это ничейная территория и общее достояние в виде трофеев.
На складе кругом валяются разбитые ящики. Тут же на земле стоит железная печка с трубой и вмазанным котлом. Немцы здесь грели воду, разогревали консервы, варили еду и сидели за длинным обеденным столом. Поодаль — яма и целая набросанная куча пустых консервных банок.
Посланные разведчики быстро перебрали все ящики и вместе с банками и бутылками приволокли их в ельник. В ельник ни один офицер или солдат не сунется. Здесь разведчики стоят. Так что закусь и выпивка у нас опять появились.
Я накладываю на добытое запрет, приказываю -18- послать за старшиной и сдать ему всё на хранение.
— Мимо вашего рта ничего не пройдет. Все получите сполна, как только встанете на отдых.
— Вы, трое, всё заберете, отнесете, сдадите старшине и немедленно назад. Через три часа вы с этим заданием должны управиться. Я лёг спать, проспал три часа, меня разбудили, я встал на ноги и отправился к Рязанцеву.
— Ну, как тут у вас? — спросил я его.
— Тихо пока! Рязанцев лежал под елью метрах в десяти от дороги. Трое разведчиков расположились впереди. Только я опустился около Рязанцева, как один из них метнулся в нашу сторону и шепотом доложил:
— Кто-то по дороге сюда идет.
Мы поднялись с Рязанцевым и шагнули вперед к дороге. По дороге в темноте лесного прогалка в нашу сторону двигалась одинокая фигура человека. Темный силуэт шел в нашу сторону спокойно, уверенно и совсем не пригибаясь.
Впереди у дороги лежат двое наших ребят. Немец пройдет еще метров десять, и его сейчас возьмут. Вот он вышел на поворот, и сзади него выросли две неслышные фигуры. Один из ребят приближается к немцу и трогает его за плечо. Другой берет его за руку, и все трое приседают в кустах. На дороге нет никого. Через некоторое время к нам приближается третий из наших.
— Есть один! — докладывает он тихо.
— Куда его?
— Веди туда, в ельник!
— А мы, Федя, вернемся сюда. Поставь на дорогу -19- другую пару, пусть посидят у дороги до утра. Может, еще один придет.
На разведчиках летние маскхалаты. Сразу и не поймешь, русские мы или немцы. Если надеть нам немецкие каски, то мы молча точно за немцев сойдем.
Немца приводят в ельник. Я предлагаю ему сесть на ящик.
— Садитесь!
— Вы курите? — спрашиваю я.
Немец достает сигареты, я беру из его рук пачку, закуриваю сигарету, кладу пачку себе в карман и говорю ему: Данке шон! Он смотрит на меня невинными глазами, удивлен, что исчезла пачка. На лице у него знак вопроса: кто я? На мне маскхалат и до самых глаз опущен капюшон. Ночью в лесу попробуй, разбери, кто мы такие.
Во всяком случае, мне кажется, что он не принимает нас за русских. Ребята взяли его тихо, беззвучно и молча. Такая у них привычка. Немец он смотрит на меня, как будто мы ангелы смерти. Я достал одну сигарету, дал ее немцу, щелкнул зажигалкой и протянул руку, чтобы ему прикурить. Он прикуривает и смотрит вопросительно мне в глаза.
Ребята видят мою игру, улыбаются и молчат, как будто набрали в рот воды. Им интересно, что будет дальше. Мы сидим, курим, и в это время возвращается Рязанцев и Серафим Сенько. Ребята ему шепчут что-то на ухо. Рязанцев прыснул со смеху.
— Ты мне своим фырканьем всю игру испортил. Вечно что-нибудь перебьешь.
— Слышь, капитан! Как ты эту милашку раскусил?
— Это не я. Это мне рядовой Данилов идею подсказал.
-20- — Вот это дела! Немец сам к нам пожаловал! Ребята говорят, ты здесь консервы и шнапс обнаружил? По полбутылки нужно бы на брата! А то в горле всё пересохло. С позавчерашнего дня во рту росинки не было. Болотную воду пить — сам понимаешь!
— Бутылку на троих я оставил для всех. По банке консервов — на двоих. Остальное отправил к старшине на сохранение.
— Слушай, и жадный ты стал, гвардии капитан! От двухсот пятидесяти ни внутри, ни в одном глазу ничего не будет! Я обернулся к Рязанцеву:
— Ты вот что, давай. Пошли двух ребят, пусть волокут немца в полк и в дивизию. Его допросить срочно нужно. Может ценные данные даст. Я его допрашивать не буду. Я вторые сутки как следует не спал. Мне нужно выспаться. Завтра горячие дела будут. Ребят из засад и из избы сними. Поставь парный пост часовых на опушке леса. Дверь колом через ручку снаружи закрыть. Если сунутся через дверь — дайте очередь из автомата по крыше. Пусть бабенки, старики и старухи сидят тихо внутри. Остальным всем отдыхать до утра. На рассвете меня разбудите.
Перед самым рассветом на перекрестке дорог появились наши стрелки, и прикатила батарея пушек калибра 76 мм. Когда рассвело, я снял своих разведчиков, поднял спящих ребят и отправился искать штаб полка. Я хотел получить для разведки разрешение на отдых.
-21- Начальник штаба, как мне сказали, находился в том самом блиндаже у брошенного дальнобойного орудия. Мы пошли вдоль опушки леса.
Блиндаж, как я посмотрел, был большой и крепкий. Накаты из толстых бревен, каждое в обхват. Вот почему майор со своими штабными перешел шоссе и занял это блиндаж. Здесь можно было сидеть и не бояться любого обстрела. Командир полка со своим окружением остался по ту сторону шоссе.
При подходе к блиндажу мы сразу попали под минометный обстрел немцев. Миномет бил веером одиночными. Мины рвались с небольшим интервалом вокруг блиндажа. Немец как бы загонял всех в блиндаж.
Когда мы подошли к узкому проходу, уходящему под накаты, я увидел, что не только в блиндаже, но и в проходе набилось полно всякого народа. Рядом проходил неглубокий извилистый и узкий овраг.
Я посмотрел в проход, там, тесня друг друга, жались под дверь связные стрелковых рот, телефонисты и полковые артиллеристы. Ни мне, ни моим ребятам не было свободного места даже в проходе.
Я подал разведчикам команду рассредоточиться вдоль оврага. А мины, завывая, шарахались почти рядом. От каждого такого взрыва мурашки бегут по спине. Хрякнет одна такая под ноги и, считай, твоя песенка спета. Осколки веером с визгом летят то справа, то слева. Все это действует на нервы, и уйти из-под обстрела нельзя. Никому не охота получить прямое попадание мины.
-22- Я шагнул в проход и попытался протиснуться в блиндаж. Оттолкнул двух солдат, а на третьего закричал, потому что он, как клещ, вцепился в переднего.
Мне нужно было пройти к начальнику штаба, сличить по карте расположение наших двух рот, батареи пушек и минометов, нанести позиции немцев на флангах полка. Но повторяю, не тут-то было.
— Кто там рвётся ко мне? — услышал я голос майора Денисова 02 из глубины блиндажа.
— Это капитан разведчик. — ответили солдаты, стоявшие в дверях.
— Оборону заняли стрелки? Пушки подошли? — услышал я снова голос майора.
— Заняли! Подошли! Крикнул я поверх голов и солдатских касок.
— Ты там, наверху подожди! Я сейчас с командиром полка свяжусь! Переговорю по телефону! Майор стал звонить, а я пнул ногой последнего. Он обернулся и я спросил, — чья это шушера набилась здесь?
— Это связные начальника артиллерии.
— Анекдот! По двадцать человек связных таскает за собой, а в ротах по полсотни солдат, не больше!
Ко мне подошел Рязанцев.
— Что, капитан, будем делать?
— Вот, видишь, мордастые долбоеды набились в блиндаж. Их и колом не вышибешь оттуда. Их, Федя, стрелять надо. Какая от них польза, дармоеды и долбоеды одни. -23- Пушки выкатили вперед, а снарядов у них нет. Ну их к черту, Федя! Ты рассредоточь и отведи подальше ребят. Нам лучше поскорей уйти отсюда. Подожди пару минут, сейчас майор с полковым разговаривает.
Я сел на край спуска в блиндаж, свесил ноги в проход, достал сигареты и закурил. Рязанцев, пригнувшись, пошёл вдоль оврага. Я крикнул ему вдогонку, — «Ребят подальше в сторону отведи! Пусть лягут в открытом поле!».
И в этот момент из верхней части двери блиндажа вырвался непонятный гул, и над головами стоявших в проходе вырвалось пламя. Огненный шлейф с огромной скоростью вырывался наружу и в конце загибался вверх. Внутри раздался вопль, визг, раздирающий душу крик. Прощались с жизнью человек тридцать. Взрослые мужики визжали как дети. Ни одного низкого, басовитого крика. Крик отчаяния — это неописуемый звук. Это не вопль живого, это крик мертвого. Похоже было, что свинье всадили острый нож под сердце.
Все, кто был в блиндаже, в одно мгновение оказались объятыми раскаленным пламенем. Это был настоящий ад — преисподняя. Блиндаж и люди внутри были объяты пламенеющим рёвом. Что горело внутри, никто не понимал.
Мне ударом пламени опалило брови и веки. Обожгло волосы на руках. Я сделал резкое движение, рывок назад и через спину и голову перевалился в овраг. Я броском откинулся от прохода, когда услышал гул и визги -24- из подземелья. Я скатился подальше в овраг, а пламя уже вырвалось наружу. Я ещё кувыркался на дне оврага и не успел подняться на ноги, а пламя, набирая силу, ревело и гудело, клокотало, к небу неслись человеческие вопли.
Начальник штаба и телефонист, сидевшие за столом в дальнем в углу, сгорели и обуглились. У стола мы обнаружили два трупа. Кто из них кто, сказать было нельзя. Нос, уши, глазные впадины и пальцы на руках, всё сгладилось и приняло тёмно-коричневый оттенок.
Эти, шоколадного цвета, обгоревшие фигуры остались сидеть за столом. На фигурах ни сапог, ни одежды не было. Рука одного лежала на столе, вероятно, ладонью придерживала карту. Но ни пальцев, ни карты, ни стола не стало. Ни погон, ни званий, ни заслуг — мертвый всё теряет.
Остальные двадцать с небольшим получили ожоги лица, шеи, ушей и рук. Ожоги тут же у всех на глазах покрылись водяными пузырями. У одного выбежавшего из блиндажа не видно было глаз на лице, вместо лица — месиво из красного мяса и слизи. А другой выбирался из блиндажа по спинам и головам упавших в проходе.
В дверях произошла страшная давка, давили, топтали друг друга, не щадя, сапогами сдирали до кровавого месива руки упавшего на колени. А у этого, посмотришь, всё перемешалось, где брови, где нос, где уши, где рот, только глаза одни живые и страшные, расширены и смотрят в упор.
-25- На этого страшно смотреть. Вместо волос у него на голове терновый венец из кровавых полос, сквозь которые просвечивает обнаженная кость белого черепа. Он, видно, сорвал с головы свой картуз и успел надвинуть его на лицо до подбородка.
Этот прикрыл лицо ладонями и растопыренными пальцами. У него обгорели руки, а на лице отпечатались все десять пальцев. У этого, как у испанского гранда, стоячий воротник из водяной колбасы, обвитой вокруг шеи.
Из блиндажа они карабкались и безжалостно давили друг друга. Двое солдат, которых я оторвал от двери, ходили за мной как жалкие псы. У них на лице были настоящие слезы счастья. Они как бы по очереди нагибались, пытаясь целовать мне руки.
Некоторые пострадавшие, очумев от пережитого и от страха, ходили и мотали головами. Потерявшие зрение стояли на дне оврага, беспомощно растопырив вперед руки. Обгоревшие и пострадавшие были отправлены в тыл, в медсанбат.
Некоторые из несчастных попали по дороге под мины, которые бросал немец. Картина была кровавая, потрясающая и ужасная.
После, потом я встретил одного офицера из обгоревших. Это был начальник артиллерии полка Славка Левин. Обожженные руки его не выдерживали холода, и на морозе быстро наступало обморожение.
Что же произошло? Немцы на пол насыпали толстый слой пороха, опростав снарядные гильзы. Под столом они слой этот увеличили в несколько раз.
— Ну, что, Федь? А ты был не доволен, когда узнал что майор и тыловая братия заняли этот блиндаж. Нас в блиндаж не пустили. Нам повезло, что мы лежали в овраге под минометным обстрелом.
Майор мне крикнул тогда: ты, капитан, их -26- не трогай! Из прохода не вытаскивай! Ты там, у входа подожди.
— Теперь можно подумать, что он хотел их всех забрать с собой в могилу.
Через некоторое время за мной прислали связного и меня вызвали к командиру полка.
Я взял с собой двух разведчиков и отправился за шоссе. Командир полка боялся, что немцы могут по шоссе пустить танки и отрезать его вместе со свитой.
С той стороны шоссе, в канаве на обратном скате была отрыта землянка. В ней помещался командир полка и еще кое-кто из тыловых.
— Возьмешь с собой разведчиков, пойдешь на перекресток. Вернее, с разведкой позади пехоты организуешь заслон. Они расположены вот здесь — и он ткнул в карту пальцем, а ты — метров пятьдесят позади них.
Твоя задача — задержать людей, если они побегут во время немецкой атаки. Это единственный выход. Рубеж надо во что бы то ни стало удержать. Если немцам удастся захватить перекресток и выйти на шоссе, то мы поставим под удар других и стрелковую дивизию Безуглова.
Нам категорически приказано держать этот рубеж. Связь со мной будешь держать через посыльных. На телефонную связь не рассчитывай. Третий раз меняют провод, сплошные обрывы. По шоссе немец бьет почти беглым огнем. Всё понял?
— Всё! — отвечаю я, и возвращаюсь на передовую.

-27- От шоссе в сторону опущенного в землю дома идет не высокая гряда. Артдивизиону противотанковых пушек, приданному полку, приказано окопаться вдоль дороги на гряде. Шесть пушек 85 мм зарывают в землю, располагая в один ряд. Стволы пушек почти касаются земли, над землей щиты выступают сантиметров на десять.
День проходит быстро, как в галопе. Ночью резко холодает. К утру выпадает первый снег. Все вокруг покрывается белой порошей. Что вчера было черно, сегодня бело режет глаза. Что вчера было видно по темному контуру, теперь засверкало ослепительной белизной. Слой снега не большой. Следы на земле остаются черными. Утро проходит в томительном ожидании.
Я с ребятами располагаюсь на опушке леса около густого ельника. В глубине леса куча пустых проверенных нами ящиков. Среди пустых ящиков нашелся один с бутылками шнапса, другой, с открытой крышкой, до половины заполненный банками мясных консервов.
Что это? Случайно нашими ребятами забыто или принесено и оставлено как отрава, или это предметы, доставленные для обитателей дома? Сейчас важно, что это попало в наши руки. Рязанцев ходит гоголем, потирает руки, причмокивает языком, поглядывает на меня.
— Без разрешения ничего не трогать! — подчеркивает он строго, поглаживая ладошкой круглые бутылки. Разведчики таскают пустые ящики на опушку леса и укладывают их рядом друг к другу дном вверх в один слой на земле.
Они выкладывают -28- из ящиков как бы помост. На нем мы будем посменно спать. Лежачее место кругом огораживается срубленным ельником. За ельником не видно, что на ящиках делается — когда тут спят, а когда тут пьют.
Важно, чтобы посторонние славяне, стрелки и артиллеристы о шнапсе не узнали. Дойдет до командира полка, вызовет и прикажет всё до последней бутылки своему денщику по счету сдать. Рязанцева с досады понос пробьет.
Место в полста метрах от передовой и в полсотни шагах от противотанковых пушек. Разведчики попарно сидят на постах. Остальные на ящиках в загоне справляют праздник седьмое ноября. Белые сухие ящики. Кругом зеленые елочки, как под новый год на елочном базаре. Тут тебе и выпить, и закусить! Красота!
Ночь проходит тихо, без тревог, в приятном забытье. Мы заслуженно организовали на передовой себе отдых, хотя на этот счет от командира полка согласия не имели. Он там с бабой в землянке спит. К нему на ночь ППЖ из медсанбата является.
Язык, пойманный нами на дороге, был сразу отправлен на допрос в дивизию. А мы, хоть и торчим сейчас на передовой, но ведем скрытный образ жизни и никому не подчиняемся. Нам положено было бы сейчас находиться в тылу.
За оборону и позиции пехоты мы не отвечаем. Куда и когда наши будут бить из пушек, это тоже не наше дело. Мы своим присутствием показываем, что драпать славянам будет некуда, дорога в тыл перекрыта.
-29- В общем, мы были наблюдателями, и потому нам выпить и закусить было и можно, и положено. Такие у нас в разведке были традиции, после взятия языка нам положен был отдых.
Мы же не сукины дети, чтобы ходить по позициям и будить часовых. Пусть спят, пока немец не стреляет. Наше дело петушиное — пропел, а там хоть и не рассветай. Мы в чужие дела свой нос не суем. Мы должны во время встать на ноги, когда немец подымет стрельбу.
А до тех пор можно лежать на боку. Выдержит пехота или побежит? Мы их автоматами не обязаны загонять назад в окопы. Мы не способны на такое подлое дело. Наше дело командиру полка доложить, что линия обороны немцами прорвана, что пехота сбежала, и что немецкие танки идут на шоссе. Славяне, стрелки перебегут через шоссе, там их сам командир полка может встретить, если раньше всех не даст тягу. Пусть разбираются сами.
Отсюда, лёжа на ящиках, если раздвинуть ветки, всё отлично видно. Торопиться не следует. Немец с танками в лес не пойдет. Даже из танков он будет бить по дороге и по бегущим. А мы вроде в стороне.
Со страха обычно бегут прямой дорогой. Со страха не сворачивают в сторону и в обход. Немец будет бить по драпкомпании. А мы останемся в лесу, у него в тылу незамеченными. Наше дело выждать и поймать айн (один) момент.
Нас шестнадцать, с полсотней немцев мы можем ввязаться в драку. С полсотней плюгавых фрицев мы запросто разделаемся. При соотношении больше, чем один к трем, мы в бой не вступаем и лесом уходим.
-30- — Немец бьет по пехоте, а мы на ящиках лежим! Всем ясен наш план? — обращаюсь я к ребятам.
До утра было достаточно времени, чтобы после полбутылки обсудить все военные вопросы. Нам сейчас положено вручать ордена и медали, а нас в насмешку загнали пехоту с тыльной стороны прикрывать. Ни одна штабная шкура сюда не пойдет. Пусть думают, что мы, как идиоты, охраняем пехоту.
Я беру бутылку и пускаю ее по кругу в одну сторону. Рязанцев пускает свою ей навстречу. Все видят, по сколько надо хлебать. Мы пьем из расчета по полбутылки на брата. До утра на чистом морозном воздухе можно выспаться и протрезветь. Круг за кругом гладкие бутылки плывут по рукам.
Утро приходит, как обычно с рассветом. В течение дня выясняются некоторые детали. От перекрестка вправо по дороге в кусты далеко не уйдешь. Как только какой-нибудь солдат пытается приблизиться к кустам, следует пулеметная очередь и падает подстреленным. Из кустов бьют прицельно и точно.
То ли солдаты из любопытства шарили вокруг, то ли по запаху учуяли съестное. Вот и решили пошарить по кустам. В общем, за день выяснили, что в кустах засели немцы. А сколько их там, и почему они упорно сидят в кустах — об этом я подумал, но выяснить не попытался.
-31- Чтобы установить все точно, нужно разведку боем провести, а это приведет к большим потерям. Пустить группу солдат для прочесывания по кустам значит послать их на верную смерть, под пулеметный огонь поставить.
Я пошел к командиру батареи и предложил ему ударить из противотанковых орудий по кустам. Он отказался, ссылаясь на нехватку снарядов. «Что зря бить в темную, по немецким окопам мы все равно не попадем, если цель скрыта в кустах». Я посмотрел на него, повернулся и ушел к ребятам, на опушку густого ельника.
К вечеру меня вызвали на командный пункт командира полка. Я не застал его. Пока я шел и петлял в темноте, его вызвали на КП дивизии. В землянке сидел какой-то нацмен майор. Он вежливо поздоровался со мной, спросил, много ли людей в полковой разведке. Сказал, что в политотделе знают о нашем пленном. Чего-то кружит, и куда он клонит? — подумал я.
Я спросил его, кто он такой. Он охотно ответил, что из политотдела дивизии. Его послали в полк познакомиться с делами и обстановкой.
— Тебе, майор, нужно на передовую идти, а не сидеть здесь в землянке под тремя накатами. Здесь ничего не узнаешь и ничего не увидишь.
— Я не могу сейчас уйти отсюда, мне из дивизии должны позвонить. Командир полка просил передать вам вот это — и он протянул мне исписанный листок бумаги. Внизу стояла подпись командира полка.
Наш замполит вошел в это время в землянку, увидел меня и сказал:
— Да, да! Командир полка приказал тебе, капитан, взять второй батальон, провести его через линию фронта, -32- выйти скрытно к подножью высоты 305 и штурмом овладеть вершиной, если там располагаются немцы.
— Ну что? Как ты думаешь, лихо задумано?
— Вы что-то перепутали! — ответил я. Я не командир батальона и не зам. командира полка. Как вы знаете, я — разведчик. Я могу провести ночью в тыл к немцам батальон, разведать высоту, сказать комбату, есть ли на высоте немцы, а брать штурмом высоту я не обязан и не буду. Пусть ее берет комбат. Сколько у него солдат? Полсотни будет?
— Ты же знаешь, капитан, что он малоопытный.
— А вы на фронте давно?
— Давно!
— Вот и ведите их на высоту в атаку! Что вы здесь сидите?
Мое дело — разведка, и я не хочу за других дерьмо чистить. Вот когда я буду ротным или комбатом, я свою роту сам на штурм поведу. На войне каждому свое, опытный он или малолетний. В общем, я довожу батальон до высоты. Поднимаюсь лично с разведгруппой к вершине, обнаруживаю немцев и, не медля ни секунды, возвращаюсь к подножью.
А вас, майор, в дивизии я раньше не видел. Думаю, что в дивизии вы свежее лицо. А у нас по армии насчет разведчиков специальный приказ есть, где нас использовать, и на штурм ходить этим приказом нам категорически запрещено. Опыт тут ни при чем. Вы, вероятно, в курсе дела. А, может, вы замполитом в батальон назначены и по скромности своей в штаны накакали?
— Ну, ладно, капитан! Видно, ты упрямый.
— Смотря в чем. — ответил я.
-33- Комбат, старший лейтенант, стоял у входа в землянку. Его для получения задания тоже вызвали сюда.
— Вот комбат! — показал мне посыльный полка.
Старший лейтенант приблизился ко мне.
— Ну что, старший лейтенант, много у тебя в батальоне солдатиков, и какое оружие?
— Русских девять человек, остальные сорок — казахи и узбеки. Солдаты — сами понимаете!
— А всего сколько же?
— Всего около полсотни.
— А офицеров?
— Офицеров нас трое. Два лейтенанта и я.
— Да, войско у тебя и впрямь отменное.
— Ну что ж, пошли к твоим солдатам. Я взглянуть на них хочу.

Второй батальон был в резерве и находился около шоссе. В полутьме шагах в двадцати раздался храп и кашель. Солдаты лежали на земле, изредка шевелились, побрякивая котелками. Им не говорили, когда и куда они пойдут. Они не знали, что будут шагать друг за другом, вытянувшись цепочкой, в глубокий тыл противника, и что их там бросят, и что они исчезнут с лица земли. Пожалуй, не следует им говорить, подумал я, так будет спокойней.
— Строй их в затылок друг другу в одну линию и не растягивай шибко! — говорю я комбату. Пока солдат подымают и строят, я сажусь на кочку и курю. Потом я обхожу строй солдат, предупреждаю строго: кто будет курить, греметь котелками и пустыми банками или кашлять во время движения, расстрел на месте без слов и предупреждения. Они понимают, что с разведчиками шутки плохи.
-34- — Куды-то нас с собой поведут полковые разведчики? — переговариваются старики.
— Поговори мне еще в строю! — одёрнул их Сенченков, который идет с нами в тыл.

Я с группой в шесть человек ухожу вперед, впереди нас, метрах в двадцати идет головная застава из трех разведчиков. На нас на всех одеты новые белые маскхалаты. На фоне выпавшего снега нас не видать. Да и глазу непривычна свежая пороша. За нами, держа дистанцию метров пятьдесят, идут два разведчика. Они ведут по нашим следам батальон.
Из наших жизнью рискуют эти двое. Мы идем на отрыве от батальона. И в случае обнаружения мы можем метнуться в сторону и залечь на снегу. Сзади батальона топают еще двое наших ребят. Их задача всем солдатам стрелкам понятна. Мы не спрашивали у солдат батальона, есть ли среди них калеки и больные. Только заикнись!
Какой-то странный запах. Как будто пахнет свежей краской. Я иду вдоль строя. Рядом шагает комбат. Я останавливаюсь, принюхиваюсь, делаю несколько шагов назад. У одного из солдат из угла мешка стекает на шинель тоненькая струйка чего-то жёлтого. Я подхожу ближе, поворачиваю его спиной к себе, у него весь бок в свежей масляной краске.
— Что это, комбат?
— Это они ящик с консервными банками нашли. На банках написано по-иностранному и пахнет вроде подсолнечным маслом. -35- У одного я их выкинул. А этот припрятать успел.
— И у многих эти банки с краской в мешках?
— Думаю, целый ящик.
— Давай, выгружай! И действуй побыстрей!
— Скажи, кто оставит, выведу из строя!
С краской вскоре все было покончено. Разведчики держались за животы. "А что было бы, если в темноте ее наешься?".
Когда колонна тронулась, разговоры прекратились. Мы шли, не торопясь, внимательно смотрели вперед и по сторонам, постоянно оглядывались назад.
Темная живая цепочка, извиваясь на белом снегу, подавалась вперед по нашим следам. Стрелки шли друг за другом на расстоянии вытянутой руки.
Я несколько раз останавливался, приседал к земле, меня накрывали одеялом, подшитым сверху белой простыней. Я разворачивал карту, зажигал карманный фонарик, ориентировал карту по компасу и проверял азимут нашего движения.
Мы прошли уже приличное расстояние, минули лес и теперь находились в открытом поле. По моим расчетам, мы должны пройти еще одно поле и войти в лесной массив. Там, за лесом и находится высота 305.
— Мы идем по немецким тылам. Стрелки гремят кружками, дребезжат котелками — жалуется подошедший разведчик. Он ведет за собой пехоту. Эту пару ребят приходится периодически менять. Солдаты стрелки действуют им на нервы. -36- Каждая пара подвергается риску.
— Дребезг котелков действует мне на нервы! Так и хочется полоснуть из автомата по этому сброду!
— Стрелять нельзя! — приказываю я.
— Приходится терпеть! — согласился он.
С приближением к опушке леса каждую минуту ждем встречной очереди из пулемета. Поле ровное, ни низинки, ни бугорка. Но на этот раз всё идет хорошо. Впереди лес, с души снимается тяжкий груз ожидания. Никто не шипит и не ругается на солдат батальона. Среди тёмных стволов елей солдатские шинели сливаются с лесом и тают в ночи.
Прибавляем шаг. Идем напрямую. Интервала между нами и батальоном нет. Спускаемся и поднимаемся по лесным складкам местности. Высокие сосны и ели тихо уплывают назад. Так двигаемся чуть больше часа.
У меня теперь есть часы. Разведчики преподнесли. С того немца, который к бабе шел, сняли. Через некоторое время неожиданно выходим на опушку леса. Куда идти?
Мы стоим метрах в ста от угла леса. Дорога полем в направлении подножья высоты проходит где-то здесь, за углом. Сейчас ее занесло белым снегом, от поля ее с такого расстояния на глаз не отличишь. Идти прямо с выходом на дорогу или свернуть в овраг и обойти высоту с другой стороны? Тут, с правой стороны к высоте можно выйти лесом. Стою и решаю.
Я заранее не планирую, как пройти весь маршрут. По карте видно одно, а на местности все по другому. Преодолев определенный отрезок маршрута, я на месте решаю, куда нам идти и как быстро двигаться. Так лучше сообразовать все с обстановкой.
-37- Идем лесом, я показываю рукой вправо. Вот долгожданный спуск вниз. Небольшая ложбинка. За ней скат, уходящий в высоту. Небольшие редкие кусты повсюду торчат по склону. Высота покрыта снегом. Белый скат ее уходит куда-то в небо, вверх. Комбата с солдатами оставляю внизу по краю оврага. Собираю разведчиков и веду вполголоса разговор.
— Тремя группами будем двигаться к верху. Сенченков с ребятами справа, я с группой Камышина посередине, а ты, Данилов, со своими вправо, в обход высоты. Подниматься будем медленно, не забегая вперед, не отставая на подъеме. Другого мнения нет? — спрашиваю я. Отдельные предложения тоже отсутствуют? Значит, идем до вершины в открытую и никому не стрелять.
Мы идем медленно, сохраняя дыхание и силы. Где-то там впереди наверху чувствуется вершина. Мы ее не видим, она сливается с белой порошей, но мы ее чувствуем каждым дыханием и каждой печенкой.
Сверху неожиданно раздается немецкий оклик. Говорят двое, направляясь к нам. Мы, как по команде, ложимся и замираем. Окрикнувший идет и всматривается в белую пелену — прикидываю я. Сейчас он подумает, что ему просто показалось. Каких-то еще пара брошенных в нашу сторону слов.
Я жду очереди из немецкого автомата и взлета осветительной ракеты. Но ни тугого выстрела ракеты, ни резкого выстрела пули пока нет. Мы лежим еще некоторое время, выбирая момент -38- тихо подняться и легко сойти вниз, к подножью высоты. Нужно только дать время, чтобы немцы успокоились и решили, что им показалось, что кто-то тут есть.
И в это время прямо на меня из-за куста вывалила огромная фигура немца. Он попятился задом, поддерживая на весу запутавшийся в кустах между голых веток, телефонный провод. Я только успел в его сторону рукой показать, как двое разведчиков метнулись к нему, схватили его за руки и в рот воткнули тряпичный кляп. На него накинули простынь и тут же положили на брюхо, подмяв под колено, за куст.
Рядом свободному разведчику я показал на катушку с телефонным проводом и движением руки дал понять, что ее надо размотать и провод положить дальше. Он подхватил катушку и, поддерживая провод, стал спускаться вниз, подергивая на себя телефонный провод.
Ко мне броском перекинулись ребята из соседних групп. Они легли за кустом по правую сторону от провода. Немца, которого укрыли простыней, осторожно за руки и за ноги волоком спустили вниз. Я тоже несколько отполз, поднялся и отошел в сторону. Встав на колени, чтобы было видно, я затаился, смотрел вверх и ждал. Сверху, держа провод в руке, спускался второй немец. Он что-то крикнул вдоль провода своему напарнику -39- вниз, но, не получив ответа, почувствовал натяжение провода в руке и стал спускаться молча вниз. Его пропустили и тихо последовали за ним. Отойдя за куст метров двадцать, чтобы сверху, с вершины не увидели возни, разведчики с разбега сбили его с ног, и он с перепугу не пикнул. Два немецких телефониста были в наших руках.
— Вот это дела! — сказал кто-то из ребят и шмыгнул носом.
У нас, у разведчиков были свои правила и понятия. Мы, например, зимой, уходя на задание, всегда брали с собой пару новых маскхалатов и пару простыней. Мало ли как все сложится. Каждый нечаянно может порвать свой маскхалат. На группу из шести всегда есть один запасной. При выходе на задание я не напоминал ребятам на счет маскировки. Каждая вторая тройка знала, что необходим один новый комплект.
— Надеть на немцев маскхалаты! — подал я команду вполголоса. Мы в это время уже спустились к подножью высоты. Я буду разговаривать с комбатом, а вы с немцами держитесь в стороне. Ему не нужно знать, что мы здесь взяли пленных. Сенченков и Филатов, пойдете со мной! Остальным ухо держать востро!
Я окинул взглядом оставшуюся группу — немцев от разведчиков не отличишь. Заходим в лес. Славяне сидят, опершись спинами о стволы деревьев. Кое-кто уже и посапывает, губы дудкой, кое-где храп раздается.
Слава Богу, ночь в ноябре длинная. До рассвета еще далеко, пехоте еще хватит времени выспаться и занять высоту. Нахожу комбата. Показываю на высоту.
-40- — Ну вот что, гвардии старший лейтенант. На вершине у немцев наблюдательный пункт. Начальство сидит. Два пулемета и человек двадцать охраны. До вершины можно идти спокойно. Если котелками не будете греметь. Как только пройдете кусты, приготовиться к атаке. Советую вершину брать охватом. Меньше потерь будет.
— А вы разве с нами не пойдете?
— Ты опять за свое? По-моему, тебе все ясно. В штабе полка об этом договорились. Я, старший лейтенант, свою работу сделал. У меня люди особые. Я не могу своими людьми рисковать. Я тебя подвел к высоте. По немецким тылам ты прошел без потерь. Теперь очередь твоя. Наша работа кончилась. Веди своих солдат на высоту. Ты на этот счет имеешь от командира полка приказ. Возьмешь высоту, глядишь, и Красное Знамя получишь. У тебя приказ высоту брать есть?
— Есть!
— А у меня такого приказа нету! Тебе это понятно?
— Понятно! Они по-русски ничего не понимают, как мне ими командовать?
— Это я тебе растолкую. «Давай, давай!» — Это они у тебя понимают?
— Ну! Это понимают!
— Ты, лейтенант, надеюсь, умеешь ругаться?
— Ну да!
— Скажешь им: «мать-твою-мать!». Они это сразу поймут.
— Ну да, поймут!
— А ты знаешь, как командир полка по телефону руководит боем?
-41- — Давай! Мать твою так! А то расстреляю! Вот и вся тактика и весь боевой приказ. Ты, наверное, думал, что на войне все по науке и по уставу. У него грамотенки, наверное, всего пять или шесть классов. Он не любит всякие ученые книжки читать. Ну, давай, действуй! Жму твою руку. Желаю успеха.
— Слушай, капитан, а откуда ты знаешь, что наверху КП и сидят немцы?
— Ну ты, парень, и гусь! Вон, идем. Там провод с катушкой и аппарат есть немецкий. Я тебя с вершиной соединю, ты сам у них спроси. Ну как, будешь с немцами по телефону говорить?
— Да ладно, я так. Думал спросить тебя для проверки.
— Сенченков! — позвал я командира разведгруппы.
— Пойдешь в головном охранении, по старым следам не ходи. Путь держи напрямую. Азимут, дистанция двадцать метров.
Мы шагнули в овраг, завернули в излучину, и батальон стрелков исчез на повороте за елями. Идти было легко, не было тягостного чувства, что за тобой идет стадо коров с дребезжащими котелками на шее. Мы быстро прошли лес, вышли в открытое поле.
Когда мы шли к высоте, то по времени могло показаться, что мы сделали километров двенадцать. Теперь на обратном пути и восьми, вероятно, не было.
Всё было тихо, мы прошли и поле, и лес. Теперь мы находились на опушке у правой дороги, которая от опущенного в землю дома уходила в кусты. В те самые кусты, где засели и откуда постреливали немцы.
-42- Мы оказались на одной линии кустов, торчавшей над землей крыши и наших противотанковых пушек. Куда, собственно торопиться? — подумал я. Надо передохнуть. И я остановил разведчиков. Здесь наши рядом совсем. Считай, из тыла немцев мы вышли.
Нам оставалось повернуть вправо, через гребень, где стояли наши пушки. За пушками густой ельник, там находится Рязанцев с остальными ребятами. Считай, теперь мы дома.
Я остановил разведчиков и подал команду «ложись». А сам про себя подумал — действительно надо передохнуть. Сейчас, как только придем, командир полка опять куда-нибудь сунет. Третьи сутки на исходе, а мы все на ногах.
Какая бы мысль не пришла командиру полка с похмелья в голову, меня тут же найдут и пошлют в первый батальон помогать держать оборону. На кой черт мне вся эта братия? У стрелков есть комбаты, замполиты, командиры рот, а организацией обороны должен заниматься вечно я.
Кто я? Зам. у командира полка или посыльный на побегушках? Был бы я замом — сбегал, на боковую и спи. А я всё время на передовой и все дыры свои командир полка хочет заткнуть разведчиками.
Командир полка сам в батальон не пойдет. Начальник штаба в немецком блиндаже сгорел, зам по политчасти на передовую носа не кажет. Комбаты, как ребятишки, ни на что не способные, прикидываются бестолковыми, мол, опыта войны не имеем. Вот он и дергает меня.
-43- — Ложись! Отдыхай! — пояснил я свою команду.
Немцев тоже положили. Ребята привалились на них. Я лег на спину и закрыл глаза. На опушке тихо, ясный день на небе, даже пригревает. Лежу на спине с закрытыми глазами, а сам думаю:
— Рязанцев со своими ребятами находится в густом ельнике. Сейчас придем туда, нужно будет старшину срочно вызвать, пусть жрачку несет, ребята голодные.
Может, я заснул, может, в полусне на секунду забылся. Открываю глаза. Смотрю, надо мной чистое небо, ни серых холодных облаков, ни хмурого горизонта. Выпавший накануне снег повсюду растаял. Солнце лезет в глаза.
И меня вдруг что-то от земли вверх подбросило. Вскакиваю на ноги — прямо передо мной длинный танковый ствол торчит. Поворачиваю голову — черны с белым кантом кресты на боках. Как он мог подойти? Никто рокот мотора не слышал. Вот, оказывается, почему все время из кустов постреливали. Били из пулеметов прицельным огнем, чтобы к ним вплотную подойти не могли. Они не давали себя обнаружить.
— Танки! — подал я ребятам команду. Одним вздохом, одним порывом ветра, налетевшего на опавшую листву, разведчики повернулись и были уже на коленях. Все смотрели на танки. Их было два. Два тяжелых Фердинанда. Один стоял впереди, другой несколько левей и сзади.
Если мы не уйдем с опушки леса в сторону шоссе, то мы попадем под огонь нашей артиллерии. По опушке могут ударить реактивные установки. А они, известно, бьют по площади.
-44- По танкам могут промазать, а нас разнесут в клочки. Оставалось одно. Бежать под стволами у танков и преодолеть триста метров открытого пространства. Первыми пустим ребят, которые поволокут пленных немцев.
Из танков пока нас не видят, у них внимание сосредоточено вперед. Те, кто первыми пойдет, у них есть шанс проскочить невредимыми.
— Вы двое, берите немца за руки и бегите в сторону шоссе! — говорю я и делаю знак другим оставаться на месте. Пленные видят, что это немецкие танки, но в то же время понимают, что на них надеты русские маскхалаты. Первого немца рывком поднимают и ставят на ноги. Я даю команду — пошли! И они бросаются вперед поперек стоящих танков. Немец цепляется ногами! Первая пара, пробежав сто метров, падает на землю. Танковый пулемет поворачивает ствол в их сторону, пускает длинную очередь и всё трое, вздрогнув, оседают к земле. Средний пытается приподняться, новая очередь успокаивает его. Наши двое, что лежат по бокам, замерли и не двигаются. Выжидают? Убиты? Ранены? — мелькали в голове мысли. Вот тебе и легкая добыча! Одного языка уже нет. Теперь нужно пускать другого. Башенные люки танков закрыты. Но я вижу, как смотровой перископ начинает поворачиваться в нашу сторону.
— Внимание! Всем приготовиться! Сенченко, ты страхуешь немца сзади! Бежать под самыми стволами танков. Не вздумайте ложиться или драпать по диагонали к стволам. -45- Все видели, что из этого вышло? Если немец упадет, задние тут же хватают его за ноги.
— Внимание всем, — подаю команду.
— Вперед!
Триста метров мы пробежали за один удар хлыста. Немцы из танков пустили очередь, когда мы промелькнули у них под носом, у самых гусениц. А в спину нам не прозвучало ни одного выстрела.
Я прыжком скатился в канаву и обернулся назад. Белых халатов на поле не было видно. Где немец? — промелькнуло в голове. В такой ситуации ребята могли схватить кого-нибудь из своих за руки и приволочь сюда. Все дышали прерывисто, хватая воздух открытыми ртами.
— Где немец? — спрашиваю я. Все молчат.
— Где немец? — заорал я.
— Вот он, товарищ гвардии капитан, — похлопав немца по плечу, показал Сенченков.
На душе у меня сразу стало легче. Собираюсь с силами, сжимаюсь в комок — вспоминаю последний момент перед рывком через открытое поле.
А может, лучше бы в глубь леса уйти? Переждать там? Что-то наши из пушек и реактивными не стреляют. Думаешь, как лучше, а выходит все наоборот. Пустил двух ребят с языком, потерял людей зря.
— Сенченков! А где первые двое с немцем, что на поле легли?
— Они здесь, в овраге. Немца убитого приволокли.
— А ребята ранены?
— Нет! Они без царапины.
— Отправь пленного в штаб полка. Всем остальным идти в густой ельник!
Отдышавшись в канаве, мы поднимаемся. -46- Обходим стороной открытое поле и, пригибаясь за гребень, выходим на огневые противотанковых пушек. Со мной остались трое. Остальные ушли к ящикам, в лес.
— Почему не ведете по танкам огонь? — кричу я, забегая, пригнувшись, на огневые позиции.
— Где ваши офицеры?
— У нас бронебойных нет. Командир батареи побежал в штаб, чтобы снарядов подвезли.
— Ничего себе, прохвосты! Немцы на танках идут, а он по другую сторону шоссе прячется! А это какие снаряды?
— Это все осколочные.
— Наводи по стволу! Заряжай по гусенице осколочным!
— Гусеницу не возьмет!
— Наводи! Я приказываю!
Наводчик и заряжающий припали на колено и умоляюще смотрели на меня. Как будто я их хотел схватить за шиворот, приподнять над бруствером и показать немцам. Смотрите, мол, вот они! Дайте им свинца порцию!
Я выхватил из кобуры пистолет, рыкнул на них, но они не подались к затвору ни на сантиметр. Я взглянул на разведчиков, стоявших рядом и державших на изготовке автоматы, и увидел, что они улыбались.
Действительно, на эту трясущуюся у пушек прислугу было жалко смотреть. Я сплюнул на станину пушки, сделал два выстрела по стальному щиту и покачал головой. Пули ударились и завизжали рикошетом.
Я подумал: несколько выстрелов из шести противотанковых пушек и гусеницы у переднего могли сползти. Этих несчастных трусов нужно бы -47- расстрелять на месте.
Но у меня не поднялась рука выстрелить в русского человека. Голос мой не слушался меня, был какой-то сиплый и хриплый. Я еще раз плюнул, убрал пистолет, подошел к краю бруствера и стал смотреть на танки.
Перед фронтом шести противотанковых пушек стояли два тяжелых танка. Стоял собственно один. Второй был сзади, прикрываясь корпусом первого.
Были бы сейчас бронебойные — дать залпом по первому и дело с концом. Он даже бы и не рыпнулся. Я с пулеметами держал танки под Белым. А эти с пушками навалили в штаны. Мать их в затвор!
По дороге между нами и танками из-за крыши опущенного дома показался гусеничный трактор. На прицепе он вез за собой 152-ух миллиметровую гаубицу. Тягач, по-видимому, возвращался к своим. Где сейчас 158-я дивизия с танками и пушками, что ушла вперед? Вон ее первый вестник на тракторе появился.
Водитель сидел за рычагами, посматривал вперед на дорогу и покуривал. Ему ни к чему, что справа стоят два немецких танка. Он ни на кого не обращает внимания. Тракторист уверен, что он шлепает по освобожденной земле.
— Дай две очереди трассирующих по трактору с опережением. Может, увидит, очнется! За гулом мотора — кричи не кричи — всё равно не услышит.
Сенченков пустил две короткие очереди поперек дороги. Трактор гремел, водитель, как сидел, так ничего и не увидел. Передний танк повел стволом в сторону и вниз. Опустил дульную часть на нужный уровень.
-48- Сейчас он его разбудит. Блеснул выстрел. Из ствола вырвалось облако дыма. Мы, как привороженные, смотрели на трактор и на тракториста.
Снаряд ударил беззвучно. Потому ли, что расстояние было небольшим? Выстрел и взрыв прогремели почти одновременно. Водитель свалился набок и стал медленно падать к земле. Как в замедленной съемке. Может, это было и не так, но мне именно так показалось.
Упав на землю, он подскочил на месте, сделал перебежку и снова припал к земле. Второй выстрел пришелся в бак с горючим. Тягач сразу вспыхнул, выплескивая веером пламя и дым. Выпустив облако черного дыма, он продолжал гореть и урчать на месте.
Вот удобный момент ударить нашим из пушек. Но разве у наших хватит духу собраться и выстрелить в этот момент?
Я стоял за бруствером и смотрел на танки. Если они захотят ударить сюда, то я просто присяду. Перед выстрелом он довернет ствол сюда. Разведчики, видно, поддались трусости пушкарей. Они пригнулись к земле и попятились задом. Все ждали, что танк теперь ударит сюда.
— Куда попятились? — крикнул я.
— Если они тронутся с места и поползут сюда, мы всегда успеем отбежать к опушке леса. Ищи нас потом в лесу. А на этих прохвостов нечего смотреть. Они землю готовы есть, видишь, как они на брюхе ползают вокруг лафетов? Им бежать некуда. Им пушки бросить нельзя.
Мои слова подействовали и на тех, и на других. -49- В бою всегда надо чуть-чуть. Одно брошенное слово может сделать панику или поднять дух.
В это время со стороны зарытого дома послышалась пушечная стрельба. Там стояли наши полковые семидесяти шести. Всплески огня и дыма, перебежки солдат были видны в том направлении вдоль дороги. Я вскинул бинокль и посмотрел туда.
В узкое пространство между двумя опушками леса вползали немецкие танки. Один, два, три, десять. Они шли по дороге, по которой только что прошел наш гусеничный тягач. Передние танки крупные, похожие контуром на эти, а задние, в пыли и в дыму, другого калибра и поменьше.
На войне бывают нудные моменты. Никаких тебе героических дел и боевых эпизодов. Немец бьет из всех видов стволов. А мы сидим под огнем в окопах и не смеем поднять головы.
А здесь — стоило нам перевалить через шоссе, не успели одного расхлебать, как тут тебе, пожалуйста, лезет одно хлеще другого.

Не думайте, что слова о войне можно высосать из пальца или придумать. Нужны конкретные факты безо всяких гнусных крылатых слов и литературных оборотов. А то и война будет звучать фальшиво и дёшево.

Если бы у меня была возможность когда-нибудь потом объехать все эти места, я бы показал вам заросшую яму, где была опущена в землю изба. Ящиков и пустых бутылок, я думаю, не осталось. А вот могилы солдат и сгоревшего майора я смог бы найти. Майора и солдат похоронили вместе. Им вырыли могилу на троих. Тогда на фронте всё было -50- быстро и просто.
Убило офицера рангом повыше, он собственно, и не воевал, а роют могилу. Погибли солдаты стрелковых рот — лопаты в землю не воткнут. Живые оставшиеся солдаты зря силы тратить не станут. Вонять можно и без полковой жалостной музыки.

Из двух первых разведчиков оба вышли невредимыми. Им даже пулями не порвало маскхалаты. Пленный немец, конечно, погиб. Вот судьба, скажу я вам! Думал ли этот немец, что будет расстрелян своим пулеметом за то, что проявил старание и рвение, служа Великой Германии и своему фюреру?
Одного из разведчиков отправили в медсанбат. Он бежал из под танка с навылет простреленной грудью и с двумя пулями в плече. Его оправили в госпиталь. Дальнейшей судьбы его я не знаю. Обычно разведчик возвращался из госпиталя в свой полк. Этот ни вскоре, ни потом назад не вернулся. Помню его в лицо, а вот фамилии его не помню.

Но вернемся к танкам! Мимо меня пробежал с окровавленной рукой старший лейтенант артиллерии. Первый раз я видел артиллеристов на линии огня вместе с пехотой. Командир батареи семидесяти шести. Он был из нашей дивизии. Своих артиллеристов офицеров мы знали в лицо.
-51- Чуть сзади него бежали три раненых солдата. Старший лейтенант был без шинели, а из рукава гимнастерки у него сочилась кровь. Он придерживал раненую руку, как бы боясь, чтобы она не оторвалась и не упала в грязь.
— Пушки разбило! — крикнул он на ходу, поравнявшись со мной. Он, видно, подумал, что я останавливал всех бегущих, собираю их и гоню назад.
Разведчики, стоявшие сзади, смотрели на меня. Чего же ты ждешь, капитан? Передовая прорвана. Танки идут сюда. Сейчас начнется мордоворот. Никто мне этого не говорил, я по глазам все это понял.
— Смыться всегда успеем! — сказал я, как бы рассуждая вслух. Лес рядом, всего двадцать шагов. Пусть подойдут поближе. Вон два «Фердинанда» стоят и боятся подойти. Никакой паники! — крикнул я.
Солдаты артиллеристы и стоявшие рядом разведчики, переглянулись. Шутит гвардии капитан или правда нужно стоять? А у меня в такие моменты появлялась какая-то особая злость. Я готов был лезть к чёрту на рога.
Солдаты всегда, когда болит душа, глазами щупают своего командира. Стоит ему вздрогнуть, они уже драпают впереди, и их не догонишь. Стоит ему сказать хохму, у них с души свалилась тяжесть, и они разогнули спины.
Я разрываю [перевязочный] пакет и накладываю на руку старшего лейтенанта.
— Ну-ка быстро замотай! — говорю я Сенченкову. Да затяни покрепче!
— Пойдёшь вот здесь кустами к шоссе, — говорю я старшему лейтенанту. Там на обратном скате в овраге командный пункт нашего полка.
-52- — Добежишь туда, передай обстановку! У этих засранцев с противотанковыми, бронебойных снарядов нет. Видишь, они перед пушками ползают на корточках.
— Какой разговор! Лично обо всём доложу!
— А вы, ребята, топайте побыстрей. Там за шоссе перевязочный пункт, сразу за канавой.
Раненые подались вперед.
Обстановка аховая. Здесь, на фланге два «Фердинанда» стоят. Чего они ждут? Почему вперед не лезут? Там, по дороге целая колонна немецких танков идёт. Здесь, на перекрестке дорог они должны встретиться. Эти два ждут, чтобы не ударить по своим. В дыму и пыли опознавательные знаки плохо видно. Вот-вот колонна танков должна показаться у дома.
Добежал старший лейтенант до командира полка или ещё нет? Вот ещё с десяток раненых пробежало мимо. Раз раненые бегут, значит, танки им наступают на пятки. Солдат на фронте бегает редко. Бежит, когда деваться от верной смерти некуда. Вот тот момент, когда казалось, что всё потеряно и всё рухнуло.
Нам, разведчикам трогаться с места нельзя. Мы с передовой должны уйти последними. И тут из-за шоссе, где стояли наши тылы, земля поднялась на дыбы, воздух задрожал от рева реактивных снарядов.
Вы никогда не чувствовали своей шкурой и всеми позвонками скрежет и рёв бушующего пламени реактивных снарядов. Особенно вблизи. Когда этот рёв заглушает пушечные выстрелы и разрывы снарядов.
-53- Налетевший рёв и скрежет выбивает мозги и всякие мысли. Он на миг останавливает бегущих, он к земле пригибает стоящих, он лежащих заставляет на брюхе ползти. Мы невольно вздрогнули и пригнулись, но остались стоять.
Я следил, куда полетят реактивные снаряды. Звук их я слышал не раз. Раза два бывал под разрывами снарядов. Снаряды летели к земле. Скорость полета у них гораздо ниже, чем у обычных пушечных.
Пушечный снаряд можно увидеть, когда болванка ударяет в землю. Гаубичные я несколько раз видел на излете, когда они пролетают над головой мимо тебя. А «Эрэсы» видно на взлете с лафета и на снижении, когда они падают в землю.
Вот они проревели над нами. Их цель была в какой-то сотне метров от нас. Удары один за другим слились в сплошной неистовый грохот. Десятки молний одновременно обрушились на крышу врытого дома и на танки, что уже урчали за ней.
Хорошо, когда наперед всё известно. Когда ты знаешь, что никого не ранит и не убьёт, что и ты останешься живой. А когда над крышей и над танками, которые обходили её, взметнулись огненные брызги и облака черного дыма, когда в узком пространстве между лесом загорелась летевшая к верху земля, места себе не найдёшь. Так и стоишь, как дурак, ничего не соображая.
Грохот взрывов вдруг оборвался, и зловещая тишина воцарилась кругом. Никакой тебе похоронной музыки, никаких слёз и всхлипов, ни малейшего звука, как будто ты и не на войне.
— Разрешите, товарищ гвардии капитан, в танках трофеи проверить! — услышал я сзади себя загробный голос кого-то из разведчиков. Кто-то вызвался, не долго думая, отправиться туда. Эта мысль вернула меня к тишине и к действительности.
— Да! Да! — подхватили остальные.
— Подходящий момент, товарищ капитан!
— А то потом будет поздно! Может, фрица живого добудем!
— Не торопись! — прохрипел я. Может, наши дадут ещё один залп! Мне ваши трупы не нужны! Мне нужны живые люди, а не бутылки со шнапсом. Через час разрешу. А сейчас ещё раз и не заикайтесь! Ясно?
— Ясно! — отозвался кто-то.
Густые облака дыма и языки пламени плясали над танками.
— Там пехота теперь по танкам шарит, — протянул кто-то.
— Какая пехота? Её теперь за шоссе ищи!
— Так танки горят! Все ценные вещи огнём испортит!
Я оглянулся вправо. Посмотрел быстро туда, где только что стояли два «Фердинанда». По ним залп не давали, а их и след простыл.
Немцы на танках теперь научились пятиться задом. Увидели реактивный залп, и — задом, задом, да и в кусты! Вот бы нам сейчас пару таких воротил! — подумал я. Можно было бы с разведкой до Витебска махнуть! Фронт открыт. А наши с пехотой топчутся на месте!
— Разрешите, товарищ гвардии капитан! Залпа больше не будет!
— Ладно, черт с вами и вашими трофеями! Идите! Отпускаю пять человек!

-54- Когда примерно через час обратно вернулся сержант Сенченков, на роже его было выражение неудовольствия.
— Ты чего хмурый такой?
— А что, товарищ гвардии капитан! Просили вас сразу отпустить? Пришли к танкам, а там пехота и эти, из противотанкового дивизиона. Стрелять по танкам — снарядов нет, а трофеи собирать они первые.
— Как же они прошли туда? Я всё время стоял здесь, на передней позиции.
— Они кругом ползком обошли нас. Вот как обидно! На ногах трое суток, пленного взяли — без медалей и трофеев! Даже выпить нечего от такого огорчения! У старшины резервов нет, и теперь придется жить на сухую. А у ребят от такой неудачи душа болит. Хоть бы грамм по двести на брата — немного разговеться!
— Не надо так сильно переживать. Может, у старшины что и осталось. Ты мне лучше скажи, все люди оттуда вернулись?
— Остались двое. Хотели ещё в одном танке пошарить. Надежд никаких. Я сам все танки обшарил. Вот, кроме нескольких пачек сигарет ничего не нашли.
— Ну ладно, пойдём на ящики в ельник, а то скоро стемнеет.
Мы повернулись и пошли. По дороге нас нагнали те, оставленные двое.
— Ящик шнапса! Где взяли? — спросил, обернувшись к ним, Сенченков.
— Если, сержант, рассказать — не поверишь!
— Пол-ящика шнапса?
— Конечно!
— Ну и где?
— Обшарили мы всё. Нигде ничего. Славяне раньше нас всё обчистили. В танках всегда навалом трофеев. Не могли они быть пустыми. Я выругался и говорю «Хомуту», — нужно топать назад, а то искать будут.
— А кто такой «Хомут»? — спрашиваю я.
— Это он, товарищ капитан, Анохин.
— А почему же «Хомут»?
— Это кличка у него такая, секретная.
— Ну и ну!
— Идём уже к себе. Решил оглянуться. Вижу, — солдат с ящиком идёт. Держит его двумя руками. Смотрю, — в сторону, в сторону и уходит от нас. Слышу, вроде бутылки в ящике побрякивают. У меня аж дух спёрло, душа дернулась, ноги задрожали. Как же так, уходит такая добыча. Включаю седьмой ржавый, аж в мозгах заскрипело. Нагибаюсь к «Хомуту» и шепчу ему на ухо, — Я бегом и выйду ему навстречу. А ты с дугой стороны, его сзади обходи. Забегаю вперед и останавливаюсь. Жду, пусть сам в упор подойдёт. Видимость небольшая. Дергаю затвор автомата и ору как будто часовой, — «Стой! Стрелять буду! Кто идёт? Хенде хох!».
— Свой я! Чего орёшь?
— Какой свой? Раз от немцев топаешь. Сказал, стрелять буду! Для солидности даже пустил вверх одну трассирующую.
— Почему один на ночь глядя шатаешься? Власовец? Перебежчик? Шпион, диверсант?
— Я с артдивизиона! Свой я!
-55- — Какой ты свой? Прихвостень немецкий! Где твоя винтовка? Номер говори!
— Винтовка там. Около пушек на позиции.
— Мину в ящике тащишь! Артиллерию нашу взорвать хочешь?
— Бутылки с вином это.
— Врёшь, ползучий полицай! Сейчас отправлю в контрразведку. Там из тебя быстро правду выбьют.
— Да не шпион я.
— Давай одну бутылку! Я сейчас проверю, шнапс это или горючая смесь.
— Как я тебе дам? У меня две руки заняты, сам бери.
— Давай, браток, ящик подержу — говорит подошедший сзади Анохин.
— Солдат, не долго думая, передал ящик в протянутые руки, зацепил одну бутылку и передал мне её на пробу. Я взял бутылку левой рукой и, извиняясь, стал жать ему правую. Жму, трясу, говорю спасибо. Он руку тянет к себе, пытается оглянуться. А я держу его и тяну на себя. Когда он повернул голову в сторону ящика, а его и след простыл.
— А этот, что с тобой из артдивизиона, тоже с тобой?
— Я его совсем не знаю.
— Ну, вот что, служивый, придется тебя арестовать. То он с тобой, то ты его не знаешь? Мы некоторое время стояли и молчали.
— Ладно, чёрт с тобой! Отпущу тебя. Ты, видно, парень свой. Топай к своим, да не говори никому, что я отпустил тебя. У нас в заградотряде строго на этот счёт. Подумают, что ты к немцам перебежать собрался. Давай иди!
— Ну и как солдат? — спросил я.
— А что ему? Он так и не понял, что ему мозги вкрутили. Сказал спасибо и пошел в дивизион. Тыловики заградотряда боятся. Как что, их сразу на передовую и в пехоту.
— Ну и ну!
Мы простояли на этом участке ещё два дня. Из резерва к фронту подошла другая дивизия, нас сменили и отвели на другой участок. В полках у нас осталось по полсотни активных штыков. Семнадцатая гвардейская нуждалась в пополнении.
А как же тот зарытый дом? Что там осталось? Что случилось с батальоном, который остался у подножья высоты 305 и должен был брать высоту? О том и о другом будет рассказ особый 03.

* * *



*00 [|Курсивом выделен зачеркнутый текст.|]


*01 [Валевич – Список потерь 52 гв.сп 12.1943 – 01.1944 года.] Скан (17 kb) Источник
(Витебск – Лучиновка.) Карта (50 kb) Источник
Григорьев – гв.майор, командир 52 гв.сп после 01.01.1944 года.


*02 [Транквилицкий – Список потерь 52 гв.сп с 09 по 30 ноября 1943 года.] Скан (20 kb)
(Лучиновка – Лиозно.) Карта? (50 kb)
Денисов – гв.майор, начальник штаба 52 гв.сп после 12.11.1943 года, (текст g36s23).


*03 [О том и о другом рассказа не будет, автор не успел написать.]